Однокоренные люди. Лирика. Светлана Леонтьева
золушка…
Страной столетье правил женский пол!
То немку, то датчанку брали в жёнушки
цари великие. У каждого камзол
расшит сребром да златом первой пробы.
С чего бы так? А как ещё Европу
нам приручить? Через любовь, постель,
так спит земля с землёй иных земель.
И Змий, и яблоко в одних руках царёвых.
В Исаакиевском храме пели так,
как будто бы не горлом, пели – кровью,
цари датчанок, немок на руках
несли в альков. Их клали на постели,
любили, обладали и потели,
их целовали, нежили впотьмах.
А что сейчас мешает целоваться,
любить и обнажать сих жён, баб, девок
под музыку, под стон, под вопль вибраций?
Пусть женится вся свита! Было б дело!
И корни древа родословного втекали,
простите мне, вовнутрь – в такие дали
аж до Китая…
Особенно мне жалко Лизавету
Петровну: как она мечтала
о Карле (род Гольштейна), в быте – Петя,
но умер он от оспы, шведский малый.
София Федерика Ангальт Цербская
приехала в Россию с дипломатией,
учила русский барышня немецкая,
пока жених играл её в солдатики.
И стала – русской, синеглазой, солнцеликою,
и стала самодержцею великою!
А муж, как наречён, что делал он?
Простое: был смещён и умерщвлён
во имя царствия, во славие престола.
Карл Петер Ульрих – внук Петра, который
в Европу прорубил окно, он мог бы
владеть не только русскою короной,
а мог стать шведским королём, в итоге
он стал покойником…
С тех пор вражда и свара
между Европой восторжествовала.
А может, позже… но всё длится, длится,
у этой свары длинная десница,
у этой шмары двадцать первый на дворе
и апокалипсис, не Висла. Речка-Стикса,
где рыбы водятся – селёдка, угорь, пикша,
зеленохвостые, похожи на пюре.
А здесь у нас есть Матушка-река,
а здесь у нас есть батюшка-Байкал,
нам не нужны ни свары и ни шмары,
из дерева, разбитой стеклотары.
Мне жалко только яйца Бомарше —
изобретателя, агента, музыканта.
Закуривай! Европы нет уже,
она, что Азия, шахидка-эмигрантка.
БАБУШКИНЫ ПОЛОВИЧКИ
Ничего не осталось. Совсем ничего.
Ни тарелки, ни фартука, ложки, платочка.
Лишь цветастый застиранный половичок,
крепко сцепленный ниткою – белая строчка.
Домотканые тёплые половики,
каждый коврик, что праздник, что Пасха, что эрос.
Моя бабушка Нюра. В четыре руки
мы клубки с ней плели, как эпоху, как эру.
Из старья, из тряпья. Из рубашек и брюк.
О, какие мы делали ленты цветные,
как стрекозы, как бабочки. И возле рук
они плавно