Красавчик. Две столицы. Андрей Шопперт
барона фон дер Остен-Сакена третьего полка. Даже вон знак кавалера ордена Святого Иоанна Иерусалимского висит на петушиной грудке. Сейчас же приехал за деревеньками, а тут облом. А вообще, Брехт где-то читал, что во время наполеоновских войн станет одним из лучших генералов русской армии. И храбростью возьмет, и талантом тактическим. Только не перестанет быть попрошайкой, и потому рассорится, после войны, с Александром и вернется к родителям в Силезию.
Петр Христианович часам к пяти еле на ногах уже держался. Поэтому заметив, что все начинают расходиться на гуляния, поспешил с черкесами убраться домой. Тоже оказалось непростым мероприятием. Везде страшная давка, а там, где они оставили своих коней, целое столпотворение. Три десятка аргамаков и шайр были просто облеплены людьми. Кони кавказцев волновались, вставали на дыбы, шарахаясь от этой тянущей к ним руки толпы, еле сдерживали их уздечки и двое молодых воинов. А вот Слон охотно позволял себя гладить и милостиво принимал булочки и яблоки. В Кремль абы кого не пускали, только по билетам, имеющимся у самых богатых и известных дворян, и Брехт перестал себя корить за то, что приехал на шайре. Вон та девочка, что пихает огромному коню сейчас яблоко, пристанет потом к родителям, и те выпишут из Великобритании себе такую конягу. Или вон тот господин, в шитом золоте мундире, явно не бедный человек, захочет молодую жену поразить. И тоже купит. Надо надеяться. И как-то еще бы простимулировать.
Пробивались по городу домой чуть не с боем. Прямо вся Москва запружена праздношатающейся публикой. И везде иллюминация: в плошках горят тысячи свечей, да даже миллионы, наверное. Интересно организаторы придумали. Сбили щиты, поставили их вертикально, понаделали полок на них и утыкали плошками с горящими свечами. Словно квадрат весь горит. И такими щитами облеплены все дома и даже высокие колокольни церквей. Прямо удивительно, как не спалили всю Москву. Через одиннадцать лет вон как знатно заполыхает. А тут Бог, не иначе, приглядывал, чтобы праздник в массовую трагедию не превратился.
Добрались до дома, уже когда смеркаться начало. А там картина маслом. Возле дома полно ротозеев и полицейских, и даже сам обер-полицмейстер Москвы Каверин ходит и на народ покрикивает.
– Павел Никитич! Что тут творится? – Спешился Брехт возле заметившего его и стоящего руки в боки главного полицейского Москвы.
– Да уж случилось. Много чего случилось. Что это вы устроили, Петр Христианович? Что делать-то мне теперь с вами? – И ведь не рисуется, на самом деле зол презело.
Князь Дербентский Петер вознес очи горе и потом покорно склонил голову.
– Понять и простить, ваше превосходительство.
– Ну, прощения у попов проси. Ах да, ты же басурманин. А вот понять не могу, почему ты мне не доложил о всех своих гостях?!
– Вона чё?! Еще кто-то пожаловал? – Блин блинский, да не царица ли Мариам пожаловала?
– Поражаешь ты меня, Петр Христианович. Тут такое творится, а ты невинную овечку из себя изображаешь.
– Павел