Тернистый путь к счастью. Софи Кортес
Генри прокрадывались какие-то подозрительные люди – и из-за закрытых дверей доносились приглушенные, полные ярости голоса.
Сама леди Перси пребывала в смятении чувств. С одной стороны, в ней кипела оскорбленная гордость древнего рода, чьи предки сражались бок о бок с Йорками. Она не могла простить Генриху Тюдору расправы над юным принцем Ричардом и кознями, что привели корону в руки Ланкастеров.
Но с другой – память о встрече с сэром Генри Норрисом в Шервудском лесу и о его подвигах на турнире рождала в душе Элеоноры странный трепет. Этот отважный и благородный рыцарь покорил ее сердце с первого взгляда. Девушка страшилась призрачной надежды, что вспыхнула в тайниках ее естества – надежды на иную жизнь, иную судьбу, где не будет вражды Алой и Белой розы.
Внезапный стук в дверь заставил леди Перси вздрогнуть и выронить томик часослова. Она поспешно поднялась, одернула атласные юбки и произнесла:
– Войдите!
Массивная дверь медленно отворилась, и на пороге показался граф Нортумберленд. Элеонора невольно ахнула, потрясенная видом отца. Граф осунулся, постарел на добрый десяток лет. Щеки его ввалились, кожа приобрела пергаментный оттенок, а некогда живые голубые глаза потухли.
– Отец! – воскликнула девушка, бросаясь навстречу. – Вы так бледны, так исхудали! Вам нездоровится? Позвольте, я пошлю за лекарем…
Нортумберленд остановил дочь слабым жестом иссохшей руки. Губы его искривились горестной усмешкой:
– Полно, дитя мое. Никакой лекарь не в силах помочь моему недугу. Разве что Господь, по милости своей, избавит мою душу от терзаний.
Элеонора всплеснула руками в беспокойстве. Но граф уже прошел в покои и тяжело опустился в резное кресло. Взгляд его блуждал по стенам, увешанным гобеленами с гербами Перси – серебряный лев, вздыбленный на лазоревом щите.
– Я пришел проститься с тобой, дочь моя, – глухо проговорил он, помолчав. – Ибо завтра мне предстоит отбыть в Лондон, на Великий Королевский Совет. Дабы заявить о правах истинных государей Англии – Йорков.
Леди Перси ахнула, прижав ладонь к устам. Сердце ее пронзило недоброе предчувствие. Она опустилась на колени подле отцовского кресла и порывисто сжала его руки в своих ладонях. Пальцы графа были холодны, как лед, и едва заметно подрагивали.
– Отец, умоляю вас! – горячо зашептала Элеонора, заглядывая в потухшие глаза Нортумберленда. – Не делайте этого! Не навлекайте на наш род гнев короля Генриха! Он не простит вам такой дерзости, такого вызова!
Граф печально покачал головой. В его бледном лице отразилась непоколебимая, отрешенная решимость человека, для которого все кончено, кроме долга и чести.
– Ты не понимаешь, дитя, – тихо, но твердо ответил он. – Я не могу иначе. Не могу предать памяти Ричарда, моего господина и друга. Не могу изменить данной ему клятве – даже если это будет стоить мне жизни.
– Но ведь