Азиатская книга. Александр Стесин
печь для выпечки хлеба (нянь варны кур), навес для сушки мяса и рыбы (савок), конура-шалашик для лаек (котюв-кол). Нарты, чирканы1, оленьи шкуры. Перевязанные оленьими жилами люльки, берестяные подсумки, рыболовные сети, сотканные из ягеля. На краю поселка – баня и мань-кол, отдельный сруб, где во время родов и менструации живут женщины. Электричества в Тресколье нет. Нет и огородов: манси никогда не занимались земледелием. Зато есть пустующий загон для оленей. Последнего оленя продали десять лет назад.
Каждый дом разделен на две половины – мужскую и женскую. Над кроватями на мужской половине – задернутые занавесками божницы. На деревянных полках стоят куколки «иттермы» – вместилища для душ усопших. В отдельных домах рядом с куклами попадаются православные иконки. Как мне объяснили, после крещения в XVIII веке пантеон манси пополнился новыми персонажами: Христом, который отождествлялся с богатырем Мир-Сусне-Хумом («человеком, осматривающим мир»), и Богородицей, которую считали одной из жен верховного бога Нуми-Торума. На Пасху («Паскин день») каждую иконку здесь угощают хлебом и водкой.
Мужчин в поселке не оказалось: все ушли в лес, обещали вернуться через несколько дней. Женщины возились на участках: пекли хлеб, стирали в ведрах, скорее всего найденных на территории бывшего ГУЛАГа, развешивали белье на веревках. Увидев нас, они быстро ныряли в дом, а через несколько минут выходили во двор в широких пестрых платьях в крупный цветок и платках с кистями. Первой вышла тетя Шура, женщина лет шестидесяти, попечительница Тресколья. «С тех пор как я один, тетя Шура мне как мама, – объяснил дядя Рома. – По-русски она понимает, но не очень. Вы, что хотите сказать, мне говорите, а я ей переведу». У тети Шуры было широкое морщинистое лицо и длинные, черные с проседью волосы, заплетенные в косы. «Можно я вас сфотографирую?» – спросил я и потянулся за фотоаппаратом. «Не на-то, – замахала она, – я старый, пессубый…»
Тетя Шура вынесла свежевыпеченный хлеб и вяленое мясо, заварила чай из таволги и жестами пригласила всех к столу, стоявшему на участке. Рядом со столом она поставила ведро, в котором дымились ветки лиственницы – мансийское средство от комаров. Пока мы обедали, из окошка дома то и дело выглядывал мальчишка лет пяти. Это Тимоша, внук тети Шуры. «Тимоша, иди к нам обедать», – позвал дядя Рома. Но Тимоша не шел – он прятался в доме, смотрел на меня из окошка и снова прятался. Я закрыл лицо руками, делая вид, что тоже «прячусь», и его рожица тотчас мелькнула в окошке. В этот момент на мою ладонь села большая оранжевая бабочка. Осторожно подняв руку, я показал ее Тимоше. «Лапынтэ! – засмеялась тетя Шура. – Алка, быстро щелкни меня с бабочкой, пока она не улетела». Но лапынтэ и не думала улетать. Я пересадил ее на другую руку, потом на стол. На столе бабочке не понравилось: мгновенно взлетев, она села мне на нос. Тимоша выбежал из дома, подбежал к нам – ручную бабочку передали ему. Тетя Шура опять засмеялась, сказала что-то по-мансийски. «Пойдемте в дом», – перевел дядя Рома.
В избе у тети Шуры светло и чисто. Кровати на женской половине
Чирканы – охотничьи ловушки.