Хрустальный сад. Эвелина Баш
Иду в спальню к родителям. Они спят.
– Мама, – я тормошу мать за плечо. Она отмахивается и продолжает спать. – МАМА, – тормошу уже более настойчиво.
Она просыпается и смотрит на меня. В ночном полумраке я вижу, как ее глаза расширяются.
– Вальтер, – говорит она шепотом и садится, я вижу, что она испугана.
– Мама, что случилось? – я сажусь рядом с ней на колени.
– Вальтер… – начинает она и замолкает.
– Что случилось, мама?
– Вальтер, Санни больше нет, – говорит она еле слышно, но мне кажется, что она кричит. И эта мысль, словно пуля, пронзает мой мозг. Санни больше нет. Но я отказываюсь в нее верить.
Я все думал, когда же этот дурацкий сон, наконец, кончится. Когда же проснусь, и все снова будет хорошо. Я смутно помню те дни. Плохо помню его похороны. Помню много людей и свежее такое солнечное утро, как будто и не случилась эта страшная несправедливость. Помню его лицо. Спокойное, умиротворенное, почти детское еще. Пятнадцать лет. Всего пятнадцать! Так мало времени и так много планов…
Я очнулся от этой дремы где-то в апреле. Помню, сидел на скамейке в яблоневом саду и рисовал, и вдруг на меня обрушилось осознание, что его действительно больше нет. Меня охватило отчаяние. Такое глубокое и бесконечное отчаяние. Словно оказался на дне глубокой-глубокой ямы, из которой нет никакого выхода. Тьма окружала меня, и я растворялся в ней. Только сердце пыталось сопротивляться, сжимаясь в комок. Закричать бы. Но я не мог. Залезть в самый укромный уголок и исчезнуть, словно меня и не было никогда. Зачем я вообще на этом свете? Кому я нужен? Чувство беспомощности поглотило меня. Я не мог ничего изменить, исправить, повернуть время вспять! Мир поблек без него. Никогда больше не увижу его. Не услышу его голос, его смех. Не пройдемся вместе после школы, не поболтаем о его великих планах…
Мне хотелось выть и лезть на стены. Я перестал есть и спать. Если и засыпал, то мне снился один и тот же сон. Заснеженный сад и он, на коленях, ко мне спиной. Я подходил к нему, он был холоден и неподвижен. И я просыпался от собственного крика.
6
В один из вечеров при свете настольной лампы я рисовал свой комикс. Мою прекрасную Амазонку в пылу сражения с каким-то совершенно отвратительным монстром, но у меня не получалось. Я изрисовал десяток листов и, окончательно разозлившись, разорвал последний. Дверь в комнату открылась и вошла мать, я притворился, что не заметил ее, взял новый лист и нарисовал на нем загогулину. Мать села на край кровати и в молчании смотрела на меня. К загогулине я пририсовал еще загогулину, получилось очертание лица. «Вальтер», – тихо сказала она. Я не отреагировал, набросал пару штрихов, получились плотно сжатые губы и нос. «Я знаю, что тебе тяжело», – продолжила она. Ну да. В нашей семье никогда не принято было общаться друг с другом, каждый жил своей жизнью, и меня это идеально устраивало. Не надо нарушать традиции. Я аккуратно нарисовал один глаз, потом другой. А она тем временем