Чужой. Константин Александрович Алексеев
неожиданно оттепель наступила, и по проселку из нашей деревеньки под названием Локша в райцентр, где был роддом, только на тракторе и можно было проехать. Так что принимала меня фельдшерица, которая, кроме как зашивать вскрывшихся зэков ни фига не умела. Но я как-то умудрился вылезти на белый свет и выжить. И детство провел в такой дыре, что тебе и не снилось. Ты, наверное, и знать не знаешь, что такое деревушка, в которой единственная достопримечательность – колония?
– Ну, не совсем…
– Ах да, забыл! Ты, помнится, рассказывал, что твои родаки летом вместо морских курортов на байдарках в компании таких же чудиков по всякой глуши плавали.
– Точно, – подтвердил я. – В том числе и в ваши края, где сплошные зоны. Мы однажды даже в столовке для бесконвойников обедали.
– Все равно это не то. Одно дело из лодки походя зырить, а другое – жить. Когда ты зимой от холода околеваешь, а чуть потеплеет, так тебя туча мошкары поедом жрет! Помню, когда как-то летом на каникулы в Златоглавую к бабке с дедом приехал, так несколько ночей заснуть не мог: никто над ухом не жужжит, не кусает. А еще фигел очень, что на улицах люди в штатском ходят и без конвоя.
А жили мы знаешь как? Не лучше, чем зэки в бараке! Хотя нет, наша халупа была похуже: половина древней бревенчатой избы, которую мы снимали. Полкомнаты – здоровенная печь, которая больше чадила, чем грела, да три ржавые солдатские койки. Две, сдвинутые по одну сторону печки, там предки спали, и одна по другую – моя. Я, едрен-шмон, шесть месяцев в году, не раздеваясь, дрых под двумя одеялами и списанным караульным тулупом. А иначе бы от холода окочурился. Ну, как я тебе картинку нарисовал?
– Жесть, – покачал головой я, недоумевая, как в подобных условиях могла существовать утонченная, привыкшая к городским удобствам Стелла Николаевна.
– Вот-вот, – подтвердил Вознесенский и, вновь влет угадав мои мысли, изрек: – Мать тоже моя всю жизнь с ужасом вспоминала те годы. Вместо того чтобы после диплома идти работать в Патриса Лумумбы, куда ее должны были распределить благодаря связям деда, она сама напросилась в тайгу, учить английскому детей конвойников и уркаганов. Тех самых, которых батя мой стерег. Многие из заключенных, кому посчастливилось, отмотав две трети срока, сумели перейти на поселение. Ну, то есть жить не в бараке за тремя рядами колючей проволоки и под прицелом часовых на вышках, а в поселке, без конвоя. Где часто сходились с местными бабами – так и оседали.
Кто-то брался за ум, а кто-то продолжал шаромыжничать, сев на шею жене. Как тот же Сивый, отец моего одноклассника Жеки Падунца. Его сынку тогда шел всего тринадцатый, но он успел нахвататься от своего папаши и его дружков зэковских замашек. Собрал вокруг себя еще троих пацанов, отпрысков таких же отпетых урок-алкашей, и подбивал их на всякие пакости, а себя, прикинь, заставлял величать не иначе как Ханом – в честь «смотрящего»4 местной зоны.
Вот этот самозваный малолетний Хан и решил терроризировать нас, детей конвойников. И так получилось, что в нашем пятом классе из таковых оказался один я. Короче, начали ко мне