Чужой. Константин Александрович Алексеев
колени до костей сотрешь!
– Резонно, – повторил дедок.
– Там еще много чего есть такого, – я чувствовал, что заинтересовал комиссию. – Неужели Васков, который повоевал еще в Финскую, не знал, что диверсанты по двое в тыл не ходят и их там должно быть как минимум человек десять? И это не простые пехотинцы, а натасканные вояки. Они бы этого старшину вместе с девчонками в момент рассчитали. А он еще хорохорился, когда докладывал майору по телефону: если что, я их сам живьем возьму! Неужели он конченый самонадеянный дурак? Хотя… – тут я опомнился. – Это вопрос не к режиссеру, а к Васильеву, автору.
– Да-а, – протянул артист – разбиватель женских сердец. – Не знаю, как насчет актерского таланта, но задатки критика в вас, молодой человек, определенно присутствуют!
Все сдержанно рассмеялись.
– Ну с экспромтом, будем считать, вы справились, – вновь Модный. – А теперь хотелось бы посмотреть вашу, так сказать, домашнюю работу. Что вы нам приготовили? Стихи? Рассказ?
– Монолог Зилова из пьесы «Утиная охота». Действие второе, картина третья.
– Хорошо. Мы все во внимании.
Я вновь мысленно перенесся из аудитории, на этот раз в типовую квартиру новостройки начала семидесятых, перед запертой снаружи комнатой. По ту сторону притаилась жена, собравшаяся уехать насовсем. А мой герой рвал и метал, стуча в дверь:
– Открой! Открой немедленно!
Отступил, набычился, ударил с разбега плечом в невидимую преграду.
– Открой! Открой – хуже будет!
Пару секунд помолчал, а затем продолжил, но уже немного сбавив тон:
– Открой, добром тебя прошу… Не доводи меня, пожалеешь!
Я вновь заколотил в дверь, потом вновь отступил, переводя дух:
– Ну ладно, открой. Я тебя не трону… А этого друга, слышишь, я его убью… Открывай! Никуда ты не уйдешь.
В дверце шкафа, стоявшего в аудитории, было различимо мое отражение: напряженные ссутуленные плечи, отчаянный взгляд, дрожащие губы, рука, судорожно массирующая левую половину груди.
– Не забывай, ты моя жена!.. Когда я услышал от тебя такое, удивляюсь, как я тебя не задушил…
Каждый раз, когда я репетировал этот монолог, Галина Зилова представлялась мне разной. Сейчас же я явно видел ее в образе моей одноклассницы в Локше. Только уже повзрослевшей и раскрасавившейся до зрелой женственности.
– Я сам виноват, я знаю. Я сам довел тебя до этого… Я тебя замучил, но клянусь: мне самому опротивела такая жизнь!.. Что со мною делается, я не знаю… Не знаю… Неужели у меня нет сердца? Да-да, у меня нет ничего – только ты, сегодня я это понял, ты слышишь?..
Когда я завершил этюд и, вернувшись, как теперь говорят, из виртуала, поднял глаза на комиссию, то, к своему изумлению и страху, не увидел на их лицах каких-то эмоций. Любимец дам что-то говорил своей соседке, начинающей полнеть даме средних лет. Джинсовый старичок уставился в окно. И даже Курылев, на которого я рассчитывал, с отстраненным видом перебирал лежащие перед собой бумаги.
– Да, какой у нас затейник