Нерон. Родовое проклятие. Маргарет Джордж
Тиберий стояли на колеснице за спиной отца. Они улыбались и махали толпе. Клавдий время от времени поднимал кого-нибудь из детей на руки, чтобы те лучше видели приветствующих их людей.
Подняв на руки Тиберия, он громко восклицал:
– Смотрите – это Британник! Я жалую ему свой новый титул!
Аникет даже немного ошалел.
– Я знал, что сенат даровал Клавдию титул Британник, но о таком ничего не слышал, – сказал он. – Получается, Клавдий оповещает мир о том, что это следующий император… Притом что мальчик еще и говорить-то не научился.
– Дурная примета, – заметил я. – Теперь боги обратятся против него. Они не любят, когда люди так уверены в своем будущем.
– Интересно, Луций, когда это ты научился понимать, чего хотят боги?
– Научился, когда узнал истории об их привычках. Нельзя им верить.
Аникет шутливо приложил указательный палец к губам, а потом закрыл уши ладонями:
– Главное – чтобы они не услышали!
Тут я увидел Мессалину, и разговоры о богах потеряли для меня интерес. Она ехала в следовавшей за колесницей Клавдия открытой карете, держа высоко голову, и надменно оглядывала собравшихся поглазеть на триумф.
Я пригнулся (попадание в поле ее зрения не сулило ничего хорошего) и погладил золотой браслет с кожей змеи, уповая на его способность защитить меня от коварных замыслов Мессалины.
Дальше ехали кареты с генералами, которые на самом деле завоевали Британию. За ними – шеренги солдат, а за солдатами – белые быки с покрашенными золотой краской рогами; их погоняли священники. Этих быков принесут в жертву Юпитеру на Капитолийском холме, там же Клавдий освятит свои трофеи.
Колесница императора остановилась в начале улицы, уходившей вверх по крутому склону холма. Клавдий сошел с колесницы и, поддерживаемый двумя мужчинами, начал на коленях подниматься к вершине. Меня окружали высокие взрослые люди, так что больше я ничего не мог увидеть, но слышал, как в толпе охнули и стали обмениваться короткими репликами:
– Он что, упал?
– Такой толстый и неуклюжий.
– Так он никогда на холм не поднимется.
– Он повторяет за Цезарем, тупица ты этакий. Цезарь на коленях поднялся на Капитолий, чтобы показать богам, сколь скромны были его победы, а вовсе не потому, что не мог передвигаться на своих двоих!
– Пойдем-ка отсюда, пока толпа нас не растоптала. – Аникет положил руки мне на плечи. – Смотреть больше не на что.
Я обрадовался такому предложению и пошел за наставником, внимательно глядя под ноги, чтобы не оступиться на неровной брусчатке. Возбуждение от церемонии не спадало, люди словно пребывали в опьянении. Триумф был для них способом убежать от безотрадной повседневности; напоминанием о том, что Рим правит миром, пусть даже они сами не правят ничем. Он был своеобразным побегом даже для самого правителя: в этот день он мог забыть о том, что его человеческие возможности далеко не безграничны.
XII
А моя