Бес Ионахана. Юрий Сысков
начнет фонтанировать черный первобытный ужас, и обезумевшие люди, собравшиеся на всенародные гуляния по случаю моей публичной казни, начнут умываться им, как Благодатным огнем.
Взмах бликующего меча – и ракурс меняется. Все вокруг начинает стремительно кружиться, затем внезапно останавливается и я вижу римлянина, застывшего в полурасслабленной позе лисипповского Геракла, и скачущих тевтонов в топхельмах со вздрагивающими плюмажами уже откуда-то снизу и сбоку. Меня пронзает безумная догадка – обезглавлен!
Так вот ты какая, ущербная вселенная очарованного странника, от которого остался лишь изумленный, мутнеющий, будто фальшивый алмаз, растрескавшийся взгляд…»
14.28 по Иерусалимскому времени
– Вам плохо?
Кто-то настойчиво тормошил его за рукав.
Это была сестра Екатерина. Ее плавающий голос доносился до него, как до утопленника, скрытого от глаз слоем ила и толщей воды.
– Напротив, мне очень даже хорошо… Мне все лучше и лучше, – убито произнес он, едва шевеля пергаментными губами.
– Что с вами? На вас лица нет.
– Я его, кажется, где-то потерял. Вместе с крышкой от объектива… Долго я был в отключке?
– С минуту, наверное. Вы начали на меня как-то странно заваливаться. Будто вовсе пьяный. Я сначала подумала… Ну, неважно что. Вас поддержал вот этот мужчина, он, кажется, с Баклан, то есть с Балкан…
Она показала рукой на давешнего то ли серба, то ли хорвата, умильно, по-детски зачарованно, как с котенком, игравшего с огнем. Вокруг царило всеобщее ликование – люди зажигали все новые и новые свечи, а связки, разгоревшиеся до высоты костров, гасили невесть откуда взявшимися влажными тряпками. В храме стало заметно свободнее – паломники, не помня себя от радости, потянулись к выходу. Он растерянно взглянул на свою незажженную многоствольную свечу с аляповатым изображением Спасителя.
– Давайте ее сюда!
Послушница, повернувшись к нему своим сияющим, словно смазанным увлажняющим кремом лицом, бликовавшим от огненных всполохов и плясок теней, поднесла свою горящую свечу к его свече и она мгновенно воспламенилась. Он попробовал «умываться» Благодатным огнем, как это делали другие паломники, но пламя уже «кусалось». Ему ничего не оставалось, как загасить свечу ладонью.
Бурный водоворот толпы, напоминавшей грандиозное факельное шествие, разъединил их и разбросал по разным берегам людского потока. Вскоре он потерял послушницу из виду. Его вынесло в храмовый двор, затем дальше, в переулок и долго кидало из стороны в сторону, как щепку в горной речке, пока, наконец, не вышвырнуло на улицу.
Он чувствовал себя истончившимся до прозрачности, опустошенным, испитым до самого звонкого донышка. От огня, дыма, восторженных воплей двунадесяти языков и нескончаемой вереницы блаженно-святозарных, счастливых на грани помешательства паломнических лиц у него кружилась голова. В состоянии заторможенности и какого-то полусна, не вполне понимая, что происходит