Избушка на костях. Ксения Власова

      Пролог

      Я знал, что день нашей встречи станет началом моего конца. Каждый час, проведенный с тобой, лишь приближал меня к той черте, за которой нет ничего – только пустота и тьма. И все же, впервые увидев тебя, там, на берегу реки, я сделал решительный шаг навстречу. Меня тянуло к тебе с пугающей силой. Эта сила обожгла огнем легкие, так что дыхание сбилось. Все потеряло смысл, чтобы через мгновение засиять новыми, еще более яркими красками.

      Настанет день, и я сгорю в твоем огне, исчезну, не оставив даже пепла. Но до этого мига я буду рядом. Я хочу держать тебя за руку, смотреть в твои глаза, считывать биение твоего сердца, отчаянно рвущегося из груди. Я хочу всей кожей ощущать теплоту твоего дыхания, когда ты склоняешься к моему уху, чтобы прошептать какую-то дерзость. Я хочу слышать твой смех, пугающий птиц на сосновых ветках, разносящийся по густому лесу и оседающий где-то в безоблачной синеве неба.

      Я буду рядом, когда ты, подхватив юбки сарафана, решишь перейти измельчавшую после засухи реку. Ее холодные воды будут обжигать твои босые ноги, заставляя шагать быстрее. Я протяну ладонь, чтобы ты ухватилась за нее, когда поскользнешься на гладкой гальке с острыми, обточенными быстрым течением краями.

      Я буду рядом, когда ты измажешь губы сладкой земляникой, собранной на полянке за околицей деревни. Я дотронусь до твоего лица и осторожно уберу красный сок, чтобы позже, украдкой, облизать пальцы, еще хранящие тепло твоих губ.

      Я буду рядом, когда ты заплутаешь в овраге, покрытом молодой жгучей крапивой, и сорвешь голос, пытаясь докричаться до подружек с лукошками грибов.

      Слезы, смех, отчаяние, злость – я все разделю с тобой.

      До того момента, пока однажды ты не поймешь, что мое время закончилось.

      День моей смерти станет началом твоей жизни.

      В день, когда умерла мама, я встретила его. Тогда я не знала, сколько обжигающей, как раскаленное олово, боли принесет наша встреча. Не догадывалась о том клейме, что останется на душе. Но даже если бы знала, не стала бы ничего менять. Да и не смогла бы. Есть вещи неотвратимые, как солнцеворот.

      Матушка, расчесывая мои волосы тяжелым деревянным гребнем, часто говорила, что где-то далеко, за синим горизонтом, и где-то очень близко, буквально на груди за нательной рубашкой, есть то, что понять сложно. А можно лишь принять.

      Ее мелодичный голос, похожий на журчание воды в чистом ручье, мягкие руки, пахнущие травами – горечью полыни, холодом мяты, сладостью ромашки, пряностью душицы и чабреца, – нежные, ласковые, как теплый летний ветер, ее касания, когда она вплетала в мою темную косу красную ленту… Все это осталось в памяти отражением в неспокойной воде: за рябью едва угадывались предметы. Смутные образы, далекий шепот прошлого, пахнущая травами темнота.

      Но кое-что сохранилось. Куколка из дерева, размером с указательный палец. Перед тем как испустить последний вздох, мама подозвала меня к себе – к печи, на которой она, давясь кашлем, лежала последнюю седмицу.

      – Возьми, – тихо сказала матушка. В ее ладони покоилась деревянная куколка. – Носи рядом с сердцем, под рубашкой. Никому не показывай. Береги куколку как зеницу ока, а она сбережет тебя. Раз уж я не смогу…

      Кашель – громкий, отчаянный, выворачивающий нутро наизнанку – заставил меня испуганно отпрянуть, а затем заплакать и потянуться к матушке. На ее бледном, покрывшемся испариной лице не было румянца. Ярким пятном выделялись лишь огромные глаза – зеленые, как у меня. Цвет листвы, как говорила матушка. Цвет колдовства – шепотом вторили в деревне.

      – Мама, – позвала я, прижавшись к ее плечу, и, не получив ответа, окликнула уже громче: – Мама, матушка!

      Тогда дыхание смерти впервые коснулось меня. Мимолетно, лениво, ведь она пришла не за мной. Мне почудился шум крыльев, в приоткрытую дверь залетел ветерок, бросил в лицо горстку листьев и исчез, унося с собой душу мамы.

      Боль вгрызлась в сердце, как голодная собака в кость. Перед глазами все поплыло, я рухнула на пол, едва не налетев спиной на лавку у стола. Плохо помню, что было дальше. Вроде вышла во двор, кликнула отца, но вместо него показалась соседка. Наверное, она все поняла по моему лицу, потому что всплеснула руками и что-то крикнула. Я не услышала ни слова: мир звучал глухо, как бывает, когда с разбега прыгаешь в озеро и оказываешься под водой. Меня затопило то же ощущение потерянности и беспомощности: куда двигаться, в какую сторону грести? Что-то внутри меня, до этого лишь разгорающееся, полыхнуло, потребовало выхода, и я вдруг сорвалась с места.

      Бежать, пока не начну задыхаться. Бежать, пока ноги еще могут с силой отбивать шаги, словно удары. Бежать, пока ветер не иссушит слезы. Бежать, бежать, бежать!

      Я очнулась у реки. Матушка любила это место. На левом берегу она часто собирала травы – от кашля, от ломоты, от дурного сна.