.
чего он закроет глаза на всё остальное.
– Сочувствую, – вырывает его из мыслей остановившийся позади Элрой. – Ставлю «Андрею» на то, что ты свернешь ей шею, как только она откроет свой рот.
– Ты поставил свой корабль и, боюсь, он останется у тебя, – усмехается Гидеон и возвращает взгляд ко двору, по которому носится довольный после ужина Азур.
Всё как в тумане, всё будто бы не с ней. Будто бы Ханна смотрит на себя со стороны, видит сквозь этот туман, разделяющий ее от остальных, их лица, глаза, полные презрения, ненависти, непонимания и ни толики сочувствия. Хотя она заслужила. Как можно ждать сочувствия, хладнокровно выстрелив в родного брата? Плечо ноет, постоянно напоминает о той ночи, когда Ханна не смогла. Говорят, она лежала в больнице почти три недели. Ханна точно была в себе, но ничего не помнит, кроме нависшего над ней лица матери и её глаз, полных осуждения и слез. Ей кажется, что с момента как она села в машину брата и они отправились домой, прошла всего одна ночь, свои воспоминания она обрывает именно на этом моменте, пусть на ладони до сих пор чувствуется прохлада металла пистолета брата. Ханна знает, что Кристофер в порядке, он даже начал выходить на работу, но сама его не видела или не запомнила. Хотя последнее невозможно. В любом случае она надеется, что брата к ней не пустят, и, судя по всему, Кристофер и не собирается.
– Как ты могла? – садится за железный стол сильно исхудавшая за этот месяц Сюзи. – Почему ты так поступила с нами? Тебя могут казнить, Ханна, но мы сделаем всё что угодно, чтобы этого не допустить, просто расскажи, почему ты пошла на это.
– Казнь – это хорошо, – втягивает в себя побольше воздуха Ханна, собирает пальцами пыль со стола, – не придется жить с тем, что не смогла, что Кристофер не сдох.
– Прошу тебя, прекрати! – восклицает женщина, глаза которой вновь наполняют слезы. – Зачем ты это делаешь?
– Ты знаешь зачем, – пристально смотрит на неё девушка и видит в её глазах не ненависть, которая сейчас была бы для нее лучшим успокоением, а полное непонимание. Сюзи будто бы смотрит не на дочь, а на что-то, что её мозг никак не воспринимает и не в состоянии проанализировать. – Ты всегда знала, мама.
– Из-за зависти? Из-за желания быть на его месте? – убирает взгляд женщина.
– Я хотела править Мармарисом! – громко и фальшиво смеется Ханна, и ее смех отскакивая эхом от стен камеры, глушит ее саму.
– Мы пригрели змею на груди, – поднимается на ноги Сюзи и утирает платком лицо. – Твой брат два дня пролежал в реанимации, чуть не умер из-за тебя, а теперь он убивается, чтобы тебе дали хотя бы пожизненное с расчетом на амнистию, но только бы не казнь. И как бы мне ни было больно, ты это заслужила. Может, решетка вправит тебе мозги.
Сюзи выходит, и в камеру сразу проходит будто бы постаревший за эти дни отец. Ханна опускает глаза, не находя сил смотреть на него, и чувствует, как покатившиеся вниз слезы обжигают ее лицо. Вроде бы неплохо держалась, уже решила,