Непридуманные рассказы о том, как Бог помогает людям. Лидия Запарина (Л. Шостэ)
кладбище, но батюшка грустно так головой покачал и сказал:
– Не потребуется оно вам.
Игумения очень удивилась, но спрашивать не посмела, а ведь так оно и вышло: ни одна сестра не успела в монастыре умереть, все по белу свету разбрелись…
Монастырь наш был городской, богатый, и послушания у нас были, конечно, не такие, как в сельских обителях.
Пришла я в монастырь молоденькая, здоровая. Ну, проверили, к чему я имею способности, чтобы знать, на какое послушание меня ставить. Я рисовала неплохо и петь могла. Определили меня в рисовальный класс и на клирос петь первым голосом поставили. И такая на меня тягота от этого пения нашла, что сказать не могу, а петь приходилось много.
Вот как-то приехал к нам дорогой батюшка. Окружили мы его по обычаю, а он так ласково с нами беседует. Увидел меня, спрашивает:
– Как, Варюша, живешь? Не скучаешь? А я не утерпела да и говорю:
– Хорошо, не скучаю, а вот на клиросе до смерти петь не люблю.
Отец Иоанн пристально так на меня посмотрел и сказал:
– В монастыре надо трудиться и без ропота нести послушание. А пение ты полюбишь, еще октавой петь начнешь.
– Что вы, – говорю, – какая там октава, у меня же первый голос.
А он только усмехнулся, и все.
Идет время. Пою я на клиросе, мучаюсь, но пою.
Осенью ушел от нас старый регент, а на его место нового назначили. Был он знаменитый на весь Петербург, а к нам пришел по любви к дорогому батюшке. Прослушал он всех клирошанок, по отдельности каждую, и говорит мне:
– Почему вас заставили первым голосом петь, у вас ведь бас.
И с этими словами задал он мне тон, я запела, да так легко и свободно, что от радости рассмеялась. И начала я в басах петь, а потом у меня октава открылась. Регент мой голос очень ценил, а я петь стала с большой охотой и только дорогого батюшку вспоминала, как он мою октаву провидел.
А то был еще со мной такой случай. Появилась у меня на шее опухоль. Сначала небольшая, а потом стала увеличиваться, уж мне голову опускать трудно стало и чувствовать я себя начала плохо.
Показала опухоль матушке игумении, она забеспокоилась и сказала, что поведет меня к доктору.
Но тут, не прошло и двух дней, как вечером приезжает в монастырь отец Иоанн. Мы его торжественно встретили и сразу пошли молебен петь: так уж было заведено, что батюшка по приезде первым долгом молебен служил.
Иду это я с клирошанками в церковь, а игумения меня останавливает, подводит к отцу Иоанну и говорит:
– Дорогой батюшка, помолитесь о Варваре, она ведь у нас заболела, – и с этими словами подняла мой апостольник и показывает ему опухоль.
Батюшка внимательно посмотрел, потом рукой по ней провел и говорит:
– Ничего, Бог даст, пройдет. Иди, Варю-ша, пой! Пропели мы молебен, потом батюшка с нами долго беседовал, затем меня позвали в трапезной помогать, и к себе в келию я вернулась позже обыкновенного. Стою раздеваюсь, апостольник сняла и по привычке опухоль свою разгладить