Записки отчаяния. Никита Покровский
надёжных взрослых, ну…как бы…таких которые тебе помогут и…
– А почему?
– Что? Ну, главное, чтобы ты выжила, тело то значение не имеет, так что меня оставишь, ну если…обвалится что-то или типа того…
– Нет, почему не доверять? Ты же хороший! Сказала она, посмотрев на меня синими небесными глазами.
– Я…прямо засмущался, хах…разве я…это неважно…я имею ввиду что в этой войне или вакханалии, или что это, я вообще не уверен, в какой мы реальности, я не уверен насчёт людей, ты понимаешь? Они же воюют, может не заметят тебя, понимаешь, а может у них плохие намерения, ну…
Не говорить же ей, что вытворяют эти так называемые взрослые люди на почве сексуального, психического или материального голода. Не рассказывать же этому ангельскому созданию как живёт этот город. Как сообщить ей о важности той чистоты и великолепии, которая заключена в её внутренней, не разбитой невинности и детской радости, солнечной, и возвышенной, такой подчас желанной для стариков. Я даже посмотрел на себя, а не упал я настолько чтобы сделать нечто дурное с ней, видя такую открытость я чуть не заплакал, я чуть не зарыдал, зная тех, кто смел это, Боже! Я задрожал от ненависти. Скорее пулю в лоб себе пусти, чертяка, чем своими грязными глазами смотреть в это бескрайнее небо в её глазах! Почему Боже? Почему? Нет, я схватился за болтающийся крест на шее и со странным отвращением словно сражаясь с Богом сказал себе, а пусть хоть бы и с ним, на раздробленных ногах, руках или порванных жилах, без них ли, без рук ли или ног, рви зубами врага, плевать, или мотать головой, я должен удержать эту последнюю чистую душу такой же, какой она мне явилась. Сейчас, сжимая крест, я принял самую важную паству, и она спросила меня что это.
– В руке? Крест. Ты разве не знаешь? Это…символ веры, типо…хаха, теперь это для меня только старые счёты, когда наши отношения решаться я либо выброшу его, либо…
– С кем отношения? С папой?
– Да…с…папой, откуда ты знаешь?
– Ммм…ты спросил меня о родителях, и сказал, что будешь папой, а кто будет моей мамой?
– Хаа…ну я имел ввиду скорее твоим отцом, проводником к настоящим родителям, а пока я буду тебе и папой, и мамой, вообще это просто старая привычка, я был служителем при церкви, пастырем, так что…да, пожалуй, можем это выбросить, и, я буду тебе другом до времени…или навсегда, как выйдет, маленькая девочка!
– Нет, будь мне и папой, и мамой… и другом! И милейшее создание снова заставило меня ощутить остановку времени, словно гул и шум и война более не имело никакого значения, и здесь, мы укутанные одеялами были словно бы в самом надёжном месте, и ничто на свете не могло нас задеть…– А кто такой пластырь?!
–Ахаха. Пластырь! Хаха. Я чуть о кровать не ударился. Пластырь. Пастырь, типо пасёт…хаха, да забудь…я едва не начал впадать в чёрствость былых дней, но солнечное создание снова вырвало меня из воспоминаний…
– Я хочу апельсин! Это из – за тебя! Она ткнула пальчиком мне в щёку, премило расставляя их немного