Суходол. Иван Бунин
как борзой, портки плисовые висят… молчит. «Проси прощенья». – «Виноват, сударь». А барчук задвохнутся – и уж не знают, что дальше сказать. «То-то “сударь”! – кричат. – Я, мол, норовлю с тобой, с негодяем, как с равным обойтиться, я, мол, иной раз думаю: я для него души не пожалею… А ты что? Ты нарочно меня озлобляешь?»
– Диковинное дело! – говорила Наталья. – Над барчуком и дедушкой Герваська измывался, – а надо мной – барышня. Барчук, – а, по правде-то сказать, и сами дедушка, – в Герваське души не чаяли, а я – в ней… как из Сошек-то вернулась я да маленько образумилась посля своей провинности…
V
С арапниками садились за стол уже после смерти дедушки, после бегства Герваськи и женитьбы Петра Петровича, после того как тетя Тоня, тронувшись, обрекла себя в невесты Иисусу сладчайшему, а Наталья возвратилась из этих самых Сошек. Тронулась же тетя Тоня и в ссылке побывала Наталья – из-за любви.
Скучные, глухие времена дедушки сменились временами молодых господ. Возвратился в Суходол Петр Петрович, неожиданно для всех вышедший в отставку. И приезд его оказался гибельным и для Натальи, и для тети Тони.
Они обе влюбились. Не заметили, как влюбились. Им казалось сперва, что «просто стало веселее жить».
Петр Петрович повернул на первых порах жизнь в Суходоле на новый лад – на праздничный и барский. Он приехал с товарищем, Войткевичем, привез с тобой повара, бритого алкоголика, с пренебрежением косившегося на позеленевшие рубчатые формы для желе, на грубые ножи, вилки. Петр Петрович желал показать себя перед товарищем радушным, щедрым, богатым – и делал это неумело, по-мальчишески. Да он и был почти мальчиком, очень неясным и красивым с виду, но по натуре резким и жестоким, мальчиком как будто самоуверенным, но легко и чуть не до слез смущающимся, а потом надолго затаивающим злобу на того, кто смутил его.
– Помнится, брат Аркадий, – сказал он за столом в первый же день своего пребывания в Суходоле, – помнится, была у нас мадера недурная?
Дедушка покраснел, хотел что-то сказать, но не насмелился и только затеребил на груди архалук. Аркадий Петрович изумился:
– Какая мадера?
А Герваська нагло поглядел на Петра Петровича и ухмыльнулся.
– Вы изволили забыть, сударь, – сказал он Аркадию Петровичу, даже и не стараясь скрыть насмешки. – У нас, и правда, девать некуда было этой самой мадеры. Да все мы, холопы, потаскали. Вино барское, а мы ее дуром, заместо квасу.
– Это еще что такое? – крикнул Петр Петрович, заливаясь своим темным румянцем. – Молчать!
Дедушка восторженно подхватил.
– Так, так, Петенька! Фо`ра! – радостно, тонким голосом воскликнул он и чуть не заплакал. – Ты и представить себе не можешь, как он меня уничтожает! Я уж не однажды думал: подкрадусь и проломлю ему голову толкачом медным… Ей-богу, думал! Я ему кинжал в бок по эфес всажу!
А Герваська и тут нашелся.
– Я, сударь, слышал, что