Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу…. Людмила Вебер
был в том, что весь текст был распечатан двусторонним способом. Шрифтом то ли «9», то ли вообще «8» – то есть очень и очень мелко. Тамара стала листать свое «обвинительное» и схватилась за голову: «Как это читать? Через лупу? Я же посажу последнее зрение!» Однако если бы все было распечатано обычным способом, то коробок было бы раза в четыре больше.
Встал вопрос – где все это хранить? Камера и так была забита под завязку. В итоге Тамара соорудила из томов обвинительного что-то вроде прикроватной тумбочки, встречающей немым укором всякого входившего в камеру сотрудника. Личные вещи полагалось куда-то прибирать и распихивать, но против материалов дела – возразить было нечего. Мы даже стали подумывать – а не соорудить ли из этих томов какой-нибудь уютненький пуфик?
Но потом, когда Тамара ознакомилась с этими документами, она решила их все же уничтожить. Причем подгрузила к этому делу всех сокамерниц. Мы уселись перед кипой страниц и стали рвать их на мелкие части – одну за другой. Вот тогда я снова ощутила, какую все-таки неубиваемую бумагу используют правоохранительные органы! Листы рвались с большим трудом, и мы все закончили с порезанными пальцами.
Когда Тамара читала обвинительное, она нашла множество совершенно белых листов – без текста. С точки зрения закона – это было вопиющее нарушение. И Тамара сказала, что это очень хорошо. Так как это дает прямой повод или вернуть дело «на дослед», то есть обратно к органам следствия, или отменить дальнейший приговор, если он не устроит. Что давало возможность максимально растянуть время до окончательного вынесения приговора. Чтобы это заняло года три-четыре. И в итоге их всех отпустили бы домой – «за отсиженное». Это было голубой мечтой Тамары и ее подельниц – уйти домой прямо из зала суда…
И вот в конце лета Тамара получила назначение на суд. И ее стало потряхивать в ожидании. Ни одна из нас еще не представляла, что это такое. Но судя по тому, как Тамара с каждым днем все больше и больше заводилась, мы догадывались, что суд – это нечто страшное… Со своего первого заседания Тамара вернулась в камеру уже после отбоя. Мы услышали шум мотора КАМАЗа, лязг откидывающейся лестницы, характерный такой звук, который наверняка въелся в душу каждого сидельца. И вот заводят Тамару. Она взволнованно рассказывает о первом слушании, о том, что судья, некий Ярубов, как говорят, «очень хороший». И то, что он мужчина, тоже хорошо, значит, будет поснисходительнее – к ним, «бедным женщинам». И что он уже надиктовал расписание судов – и да, действительно, заседания будут проводиться по три раза в неделю.
Так Тамара стала выезжать на суды. Я наблюдала за этим примерно месяц. И увидела, как это выматывает. Тамара прямо на глазах стала худеть и бледнеть. Еще она жаловалась, что две трети из всех заседаний были напрасными выездами. То не придет чей-либо адвокат, то не успевает судья, то кто-то из участников процесса на больничном. В общем, заседания переносились и откладывались. Мы стали шутить, что таким макаром Тамара не год, а целых три года будет судиться! Но ей