Когда молчит море. Наследная Царевна. Антон Атри
народу заезжали подобные гости. Нет, конечно, здесь бывала порой царевна Ольга, захаживал ее муж – чародей Ясный Сокол, но все ж редкие визиты их ни в какое сравнение с делом нынешним не шли.
Оттого на большой площади у колодца поглазеть на дивных гостей собрались почти все деревенские от мала и до велика. И пока Иван рассказывал Федоту, что именно от него требуется, мужики, бабы, старики, старухи и дети встали кругом да застенчиво пялились на его спутников. И, конечно, по большой части внимание их было приковано к Марье. Ее же, облаченную все в ту же сверкающую на солнце броню, что ковали сомы-кузнецы в своих укрытых илом да тиною кузнях, такое пристальное внимание отнюдь не радовало. Под взглядами десятков глаз морская царевна чувствовала себя подобно тому самому скоморошьему медведю, которого видела когда-то на городской ярмарке, и оттого деревенским отвечала отнюдь не дружелюбным взглядом.
«И чего они так на меня уставились? Неужто деву при оружии первый раз видят?»
Марья хмуро вздохнула, а затем из толпы людей, ловко прошмыгнув меж подолов и сапог, стрелою влетела маленькая, годков шести от роду, чумазая девчушка в видавшем виды сером платьице. У нее были огромные, синие, точно жнивеньское[10] небо, очи, и спутанные, рвано остриженные соломенные волосы.
– А ты ведь колдунья, да?
Оказавшись у коня опешившей царевны, девчушка бесстрашно потеребила ту за сапог.
– Ты чего, Настасья?!
Прежде чем Марья успела что-либо вымолвить, староста, выпучив от ужаса глаза, схватил девчонку и оттащил прочь от ее ног.
– А ну-ка брысь отседова! Кому грю?! Марфа, едрить тебя колотить! Забери ее!
Он протянул девочку в сторону толпы, и та отчаянно задергала ногами, пытаясь вырваться.
– Нет! Пусти!
– А ну-ка цыц! – разом став пунцовым, Федот грубо тряхнул девчонку. – Цыц! Кому грю!
– Пусти! – еще пуще заверещала девочка, принявшись извиваться в его руках, точно уж. – Мне к колдунье надо! Поговорить!
– Да умокни ж ты! – одной рукой прижав ребенка к себе, а другой безуспешно пытаясь зажать ей рот, староста гаркнул снова: – Марфа!
– Иду! Ох, доля моя тяжкая, иду! – откуда-то из-за спин деревенских раздался плаксивый женский голос, и Федот, поняв, что теперь его ругань достигает цели, разразился отборной бранью:
– Ты какого лешего ворон считаешь, пропасть окаянная?! За дитем кто замест тебя следить будет, кукушья твоя душа?!
– Давай, давай ее сюда! Сама не знаю, как она прошмыгнула, – сквозь толпу к ним, охая и причитая, наконец пробилась дородная тетка.
– Не знает она! – староста, точно мешок, сунул девчонку в руки бабы. – Быстро забери!
– Нет! Не-е-т! Пустите меня к колдунье!
Понимая, что ее вот-вот унесут, та заголосила с утроенной силой, и тогда Марья, внезапно заинтересовавшись тем, что именно понадобилось от нее деревенской девочке, властно молвила:
– Пусти ее.
Стальной голос морской царевны заставил деревенских замереть деревянными истуканами. И лишь Марфа,
Жнивень – август.