Трилогия об Иосифе Флавии: Иудейская война. Сыновья. Настанет день. Лион Фейхтвангер
Не без благоволения ответил:
– Высоко метите, еврей мой. У вас широкий размах, я уже замечал это. Бунтовщик, солдат, писатель, агитатор, священник, кающийся грешник, блудник, пророк: все, что вы делаете, вы доводите до конца. Кстати, скажите, как там? Вы посылаете девочке в Галилею достаточно денег? Пожалуйста, не скупитесь. Я не хочу, чтобы мой сын голодал.
Все смирение Иосифа исчезло. Вызывающе и глупо он ответил:
– Я не скуп.
Веспасиан прищурился. Иосиф боялся, что вот-вот он разразится гневом, но не сдавался. Однако император уже успел овладеть собой.
– Ты не скуп, мой мальчик? Это ошибка, – отечески пожурил он его. – Ошибка, которая сейчас же отомстит за себя. Но я-то скуп. Я собирался взять с тебя за право гражданства сто тысяч сестерциев. Теперь ты, кроме них, пошлешь еще пятьдесят тысяч девочке.
– Столько денег я достать не могу, – сказал Иосиф упавшим голосом.
Веспасиан пришел ему на помощь.
– Вы же хотели написать книгу! Многообещающую книгу. Возьмите под залог этой книги, – посоветовал он.
Иосиф стоял, обескураженный. Веспасиан дал ему легкий шлепок, усмехнулся:
– Не унывай, еврей. Через шесть-семь лет мы выпишем мальчика из Кесарии в Рим и посмотрим на него. Если он похож на меня, ты получишь свои пятьдесят тысяч обратно.
Иосиф никогда особенно не заботился о деньгах. Правда, его земли в новой части Иерусалима были конфискованы маккавеями; но когда римляне подавят беспорядки, ему эти земли вернут. А пока он жил на жалованье, которое получал как переводчик и чиновник императорского секретариата. Часть этого жалованья он пересылал Маре. Так как он почти постоянно гостил у Тита, то мог в Александрии жить широко и не испытывать особой стесненности. Но набрать из своих средств сто пятьдесят тысяч сестерциев, которые от него требовал император, – об этом нечего было и думать.
Ему, быть может, удалось бы занять эти деньги у богатых членов еврейской общины, но он боялся сплетен, бешеной и патетической ругани маккавеев, легкого, пошлого остроумничанья белобашмачников. Его живое воображение уже рисовало ему карикатуры на стенах домов, в которых будут загрязнены его отношения с Дорион. Нет, следовало найти другой выход.
После ночи, проведенной в горестных размышлениях, он решился пойти к Клавдию Регину. Издатель покачал головой.
– Я не могу допустить, – упорно пилил он Иосифа, – чтобы ваше сердце еще верило в то, что храм уцелеет. Вы бы тогда не сбросили так легко ваш иерейский пояс.
Иосиф возразил:
– Мое сердце верит в нерушимость храма, и мое сердце жаждет египтянки.
– Я был шесть раз в Иудее, – сказал Регин. – Я был шесть раз в храме, разумеется только во дворе для неевреев, и стоял перед вратами, за которые необрезанный ступить не может. Я не еврей: но я бы охотно оказался в седьмой раз перед этими вратами.
– Вы и окажетесь, – сказал Иосиф.
– Я-то, может быть, – зловеще хихикнул Регин, – но будут ли тогда еще целы врата?
– Дадите