Трилогия об Иосифе Флавии: Иудейская война. Сыновья. Настанет день. Лион Фейхтвангер
своих надежд и знания его судьбы, что тот не мог поступить иначе, как склониться перед судьбой и Богом, сказать «да».
Но оказалось, что Веспасиан мог поступить иначе. Этот человек был действительно высокомерен и тверд, словно скала. Ни малейшего шага не желал он делать сам; он хотел, чтобы до последней минуты его подталкивали и везли.
– Вы глупец, мой еврей, – сказал он. – Ваши восточные царьки могут лепить себе короны из крови и дерьма; мне это не подходит. Я – римский крестьянин, я об этом и не думаю. У нас императоров делает армия, сенат и народ – не произвол. Император Вителлий утвержден законом. Я не бунтовщик. Я за порядок и закон.
Иосиф стиснул зубы. Он говорил со всей силой убеждения, но его слова отскакивали от упрямца, как от стены. Веспасиан действительно хотел невозможного, хотел сочетать законное с противозаконным. Продолжать уговаривать Веспасиана бессмысленно, оставалось только покориться.
Иосиф не мог решиться уйти, а Веспасиан не отсылал его. Пять долгих минут просидели они, безмолвствуя, в ночи. Иосиф – опустошенный и смирившийся, Веспасиан – уверенный, спокойно дышащий.
Вдруг маршал возобновил разговор – вполголоса, но взвешивая каждое слово:
– Вы можете передать вашему другу Муциану, что я уступлю только крайнему насилию.
Иосиф поднял глаза, посмотрел на него, облегченно вздохнул. Проверил еще раз:
– Но насилию вы уступили бы?
Веспасиан пожал плечами:
– Убить себя я дам, конечно, неохотно. Шестьдесят лет для такого здоровенного мужика, как я, – это не годы.
Иосиф поспешно простился. Веспасиан знал: еврей сейчас же пойдет к Муциану, а сам он будет завтра поставлен, к сожалению, перед приятной необходимостью сделаться императором. Он – человек осторожный и строжайше запретил и Кениде, и самому себе заранее предвкушать достижение цели, пока эта цель действительно не будет достигнута. Теперь он наслаждался. Воздух шумно вырывался из его ноздрей. У него еще не было времени обстоятельно все обдумать; его ноги в тяжелых солдатских сапогах топали по холодному каменному полу комнаты.
– Тит Флавий Веспасиан, император, владыка, бог. – Он ухмыльнулся, затем широко осклабился, вновь сделал серьезное лицо. – Ну вот, – сказал он.
Он бормотал вперемешку латинские и восточные названия: цезарь, адир, император, мессия. В сущности, смешно, что первым его провозгласил еврей. Это немножко раздражало Веспасиана: он чувствовал себя связанным с этим человеком крепче, чем желал бы.
Ему захотелось разбудить Кениду, сказать этой женщине, так долго делившей с ним его успехи и неудачи: «Да, теперь скоро». Но это желание исчезло через мгновение. Нет, он сейчас должен быть один, он не хочет видеть никого.
Нет, кое-кого хочет. Совсем чужого, который о нем ничего не знал и о котором он ничего не знал. Опять расправились морщины на его лице, широком, злом, счастливом. Среди ночи послал он в дом к Иосифу и приказал прийти к нему