Место для жизни. Селим Ялкут
зелень с подножия черных глыб. Мальчишки, беспечно свесившие ноги над бьющими водами. Вот это жизнь! Рисунки на стенах – купола, минареты, прилежно раскрашенные цветными мелками. Можно позволить себе детскую наивность – родиться и жить с ощущением хозяина на беззаботном и беспечном празднике.
Контрасты не признают компромиссов. Европа отступила, ее сыновья спорили здесь из гордыни и пафоса, которые создают и столь же неумолимо разрушают империи. Зажатая в каменные тиски византийская церковь, без креста, со сбитой каймой декора и мертвыми окнами, а рядом, с угла, среди все той же назойливой росписи магометанских красот треснувшая порыжелая мраморная стела в честь моряка Олдфилда. Он отражал осаду французской эскадры и пал сорока трех лет отроду. И еще полковник Волнер со своими людьми. Было это 7 апреля 1799 года. Именно здесь, на этих камнях. Два столетия назад…
На крепостном дворе брошена мортира с треснувшими деревянными колесами (вместо одного окончательно разваленного подставлены кирпичи), уткнула в небо короткий черный хобот с надетой на него рваной автомобильной шиной. Обыденно и небрежно. История – аттракцион с бегом вокруг стульев – их всегда меньше, чем бегунов, нужно успеть занять место по хлопку ведущего. Последний – нерасторопный и невезучий выбывает. Теперь он лишний.
Кто не успел – тот опоздал… Так решали свои споры давешние хозяева этого города…
Так и есть. Бег продолжается от столетия к столетию, Акко угадывает будущее, как ящерица – кровь. как цыганка – судьбу, и никуда не спешит…
Время застыло, а вечность течет…
Осень в Тель-Авиве
Цецилии
Осенью в Тель-Авивских гостиницах ни души,
Тускло светится мрамор и скучные бродят тени.
Официанты по стенам стоят, как карандаши,
Рассматривают уныло собственные колени.
Лишнее электричество отключено
Даже в святая святых – гостиничной синагоге
Рядом с «Восточным залом». Всюду почти темно,
Пусто. Остыл недолгий
След от былых гостей. Зрелище живота
Дается лишь для участников провинциального съезда
Вместе с мужьями и женами человек примерно до ста,
Иначе крутить невыгодно. Даром. И вся надежда
Впредь на новый сезон. Иностранцев, старух, повес,
Что, как гуси в полет, потянулись теперь до срока,
В «Клеопатре» плюш их привычных мест
Напоминает стихотворение Блока.
Только в баре есть жизнь. Там седой пианист
Артистичным глиссандо наводит на клавиши глянец,
Мужчина и женщина – врач-окулист
Гадают вполголоса – русский или испанец?
Красотка и удачливый коммерсант.
Он влюблен, но ведет себя, в общем, бесстрастно,
А она пережила недавно роман
И теперь упивается холодом и женской властью.
Это – тоже игра. И хоть она не устает повторять,
Что устала страдать и теперь ей никто не нужен,
Он спокоен, уверен, согласен ждать,
Одиночество – выбор намного хуже
Равнодушия.