Огни на дорогах четырех частей света. Елена Рубисова
жестом протягивает ее в сторону «Дома Дали», и кажется, что и белые домики-коробочки, и весь пейзаж возникают по его воле среди диких скал и кустарников. Дали – маг и волшебник – колдует.
И таким образом, благодаря Сальвадору Дали, сохранил свою древнюю красоту мыс Крэс на Коста Брава, «Диком Берегу» Средиземного моря.
Зачем ему это? Волшебная палочка художника, прежде всего – его кисть. Но Сальвадору Дали этого мало, ему нужны «театральные постановки» в самой жизни. И «играет» он – для себя, хотя и перед другими. Гениальный художник может быть и гениальным актером и даже – гениальным клоуном.
Впрочем, он не только художник. Древнее латинское изречение гласит: «Весь мир актерствует». Весь мир – театральное представление. И жизнь, быть может, – если взять ее «под углом зрения» сюрреализма, – не что иное, как гениальная клоунада.
Картина Гойи
Опалово-желтая завеса тумана или, может быть, водопад? Какие-то тени играют на его колеблющемся, полупрозрачном экране, сквозь который прорываются иногда вспышки желтого света и просвечивает что-то голубое. Тени принимают смутные очертания лиц, слагаются в фигуры. Вот профиль старца с длинной струящейся бородой и горбатым носом. С уступов его высокого лба, обрамленного складками египетского головного убора, рыжими лохмами низвергается водопад. С ним рядом – мерещится в тумане – другой старец, белый как лунь. Он наклоняется вперед, смотрит вниз. И, совсем вверху, туманная рука: раскрытая ладонь, длинные серебристые пальцы…
Но все это – водопад и призраки – только фон. Все напряжение, вся жизнь, весь смысл картины сосредоточены в одной точке: нестерпимо яркий белый блик света в широко открытом, блестящем глазу собаки. Маленькая серая ее голова в профиль закинута вверх, ухо конвульсивно прижато к темени, челюсти стиснуты. Собака глядит вверх, и это к ней наклоняется из тумана призрачный старец; это над ней раскрылась таинственная ладонь руки.
Там, вверху, совершается что-то, там – тайна и власть. Не понимая, но зная это – тончайшим чутьем животного, собака завороженно смотрит вверх.
Тела собаки не видно, оно скрыто – срезано у самой шеи – выпуклостью холма.
Какой странный холм! Желтый, пухло-туманный, похожий на спину толстого тюленя (а ведь Гойя любил острые скалы, причудливо изломанные линии гор). Вероятно, это потому, что сзади такой туман. Туманный водопад занимает почти девять десятых этой большой, вытянутой в вышину, как высокая узкая дверь, картины; холм внизу, за которым скрыто тело животного, незначительная его часть.
Как странно светится глаз собаки! В нем точно отблеск нездешнего света. Такой свет, интенсивно-белый, чуть голубоватый, я видела еще в детстве в глазу человека, глядевшего в телескоп на кольца Сатурна. Луч от далекой планеты через трубу телескопа падал прямо в глаз человека, и свет этот был совсем особенный, непохожий ни на какой другой.
Что хотел сказать этой картиной Гойя? Что переживал