Лицо и тайна. Лицо и тайна. Экзотерические записки. Горазд Коциянчич
«постмодернистскую» усталую потерю стержня субъекта, и сохранить свое глубинное значение: достоинство конкретного, индивидуального, нередуцированного существования. Того, что в горизонте христианской цивилизации (и ее секуляризированных отпрысков) остается даже после крайней исчерпанности человека: «Человек для человека тайна самая высокая…/ если восток порождает светлое солнце,/ если бытие вскипает в блестящие лучи,/ если земля не привидение, тогда человеческая душа – бессмертна,/ мы есмь искры в смертную пыль» (Негош). Именно углубление в собственную истощенность, которое на Цетине и на Святом Стефане рискнули сербские и черногорские интеллектуалы, раскрывало «личность» как «искру», как последнюю грань, на которой узнается расхождение с полнотой жизни. Точно так, как «личностный» Абсолют есть то единственное, в чем мир может узнать собственную истощенность, так и человеческая личность воссияет как то, что в радикальном смысле слова помогает понять нашу усталость и таким образом сущностную определенность: стать свободным, ответственным, духовным существом. Как в живой ткани тела и внутри каждого существует порог, который раскрывает именно усталость, таким же образом происходит и в каждой культуре. В ней заложен некоторый логос – устройство, по мере которого узнаем не только лишь, что мы устали, но и что мы есмь, поскольку можем быть усталыми. Наша неисчерпаемость, возможность никогда не уставать сделала бы из нас подобие роботов. Поскольку я сознаю, что устал, я есмь личность. Даже отдохнувшим я могу почувствовать себя только после чувства усталости. В уставшей культуре, поэтому, вопрошание о личности является поиском той внутренней грани, которая позволяет возвращение к полноте собственного бытия.
Общество, в котором я пребывал на Негошевом «гумне» – вместе с «сербскими академиками» и писателями там находились богословы, психологи, философы и критики литературы, – приблизилось ли к ответу на вопрос: что такое личность, или сделало хоть шаг в сторону той полноты? Конечно, нет. Но сама постановка вопроса, само признание собственной усталости и поиск утраченной идентичности – являются почти ответом, то есть подтверждением существования личности. Колебание, неуверенность, вопрошание раскрывают нашу беспочвенность, которая и есть свобода личности. Святой Ефрем Сирин, который еще живет в литургической памяти варварски уничтожаемого черногорского христианства, узрел это и передал так сжато, что от него отстает вся позднейшая западная философия и теология. Он учит, что «уже один вопрос, существует ли свобода, доказывает ее существование, ведь вопрошание и поиск рождаются из свободы личности … Природа, в которой нет свободы, не может вопрошать. Вопрос есть дело свободы» (О. Г. Флоровский).
Это много говорит и нам (словенцам). Хотя мы и хвастаемся, что машина культуры работает у нас небалканским способом и наделена европейской силой и мощью. Перверсивность пространства наших культур, прежде всего,