Тени вечерние. Повести. Александр Любинский
голубчик…
Махнул рукой; прихрамывая, заковылял по коридору. – Убяру… Сказал – убяру!
Узкая комната. Два портрета на противоположных стенах смотрят – и не видят друг друга. Внимательно изучает протянутую ей бумагу, откладывает, снова берет; наконец, поднимает от стола гладкое лицо с чуть вздернутым носом и маленькими алыми губками. Его можно назвать пустым, если не заметить тяжелый взгляд серых глаз, слегка набрякшие веки и две резкие складки у рта.
– Что делать, что делать? До начала учебного года осталось две недели, а работы невпроворот! Большинство учителей еще в отпуске… Райком обещал прислать шефов из КБ – отлынивают! На Шлеп–ногу, сами видели, полагаться трудно. А я, – усталая улыбка, – всего лишь слабая женщина… Ну да ладно. Не в первый раз.
Губы поджимаются, глаза с холодным любопытством разглядывают пришельца.
– Надеюсь, сработаемся. У нас подобрался прекрасный коллектив… Не без своих сложностей, конечно.
Молчит, ожидая ответной реакции. Не дождавшись, отрывисто и более нервно:
– Из вашего института к нам приходят крайне редко, не балуете вы нас. Да и время сейчас такое: мало кто хочет идти в учителя. Признаться – не понимаю!
– Я тоже не понимаю. Поэтому я – здесь.
– Только не надо записываться в неудачники. Вы – в начале своего жизненного пути, в самом начале… И от удачного старта зависит многое. Надо уметь трезво и точно оценивать обстановку, проявлять разумную инициативу. А там, глядишь, и рост авторитета, и удача… Удача – награда сильным.
– Непременно воспользуюсь вашими советами.
– Это что, ирония?
Цвет глаз густеет, приобретает стальной оттенок.
– Я бы хотела поменьше умствований и побольше дела. Вы должны полностью отдавать отчет в исключительной значимости своей работы. Школа воспитывает, прежде всего, идейную убежденность, классовую непримиримость. Преподавание истории в этом важнейшем, я повторяю, важнейшем деле – наше незаменимое оружие!
– Разумеется. История – опасное оружие и пользоваться им надо с умом.
Откидывается назад, голова в легких кудряшках светлых волос приподнимается над спинкой кресла.
– Будем надеяться, ума у вас хватит.
Я свернул за угол, и сноп солнечного света рванулся к глазам, обжег лицо. Я остановился. Внизу над площадью висело тусклое оранжевое марево, и сквозь дрожащий, накатывающий знойными волнами воздух что–то медленно ползло по кругу, сверкая стальной чешуей; исчезало скользящими щупальцами за деревьями и домами, мерно дышало, гремело, гудело, скрежетало. Надо было сойти вниз по отвесному солнечному лучу, раствориться в пестрых бликах.
– Павел! Привет! Что ты здесь делаешь?
Дробящаяся от света, скользкая глубина глаз. Над верхней губой, запутавшись в черных волосиках, блестят капли пота.
– Здесь рядом моя школа.
– Помню… Илья что–то рассказывал.
Подняв голую руку, убрала прядь волос со лба.
– Ужасная жара. В конце–то августа.
– Как на Синае.
Фыркнула.
– Ты был