Талисман. Книга посвящений. Коллектив авторов
и пути…»), Галины Комичевой – NN («Как яблоко, готовое упасть…»), у Юрия Кобрина («Друг для друга» с целомудренным посвящением Н.К.) и др.
Пограничным жанром по отношению к классическому посвящению выступают, конечно же, мемории: «На могиле Высоцкого» (Светлана Куралех), «Кавказский мечтатель. Памяти отца» (Георгий Яропольский), «Памяти Серафимы Бронштейн» (Татьяна Ивлева), «Памяти Наташи Хаткиной (Владимир Авцен), «Мемориал над Рейном «Маалот» (Римма Запесоцкая), триптих «Вечной памяти моего отца» (Анна Креславская) и многие другие. В крошечном мемориальном цикле Эллы Крыловой «Синхронизм» – непреходящая боль утраты. Цикл написан верлибром, и от этого переживание лирической героини предстаёт жизненным, безыскусным. Название цикла подчёркивает родство душ оставшихся и ушедших.
Из этого скорбного ряда выламывается неожиданное, отточенное и грациозное «Воспоминание о плоде граната» Алексея Хвостенко, где угадываются философские интонации.
Светлана Куралех представлена в сборнике ещё и редким, да и технически сложным жанром акроэкспромта, сочетающего приметы акростиха, эпиграммы и «стиха на случай» («Белле Ахмадулиной» и «Евгению Евтушенко»). Имя адресата из названия дублируется здесь и в акроним-ной вертикали.
Сегодняшняя поэтическая вольница позволяет экспериментировать с традиционными приёмами в использовании эпиграфов и посвящений, что порой придаёт заглавию барочную избыточность и прихотливость. Посвящения становятся иногда лишь поводом для игры смыслов, как в стихотворении Алексея Хвостенко «Приличия ради» с посвящением М.В. Ломоносову:
мы в колбочках теперь
летим в стекляшках
бусинах
летим теперь
и вежливо киваем встречным <…>
Вот и стихотворение Юрия Берга «Набокову» также является сложной композиционной системой. После собственно заглавия здесь следует эпиграф из набоковской же «Лилит» («От солнца заслонясь, сверкая / подмышкой рыжею, в дверях / вдруг встала девочка нагая / с речною лилией в кудрях»), но само мучительное воспоминание адресовано не Набокову, а вовсе другому человеку – любимой женщине. В силу этого «плотские» флюиды эпиграфа истончаются и разрушаются в произведении, ибо разрушаются и ритмо-метрический рисунок, и тематический план: в эпиграфе из Набокова всё – надежда и жизнь, а в стихотворении – скрытое отчаянье и смерть:
Руки тянешь ко мне – люби, люби!
но лишь стоит шагнуть к тебе,
ускользаешь вновь и кричишь: лови!
а вокруг – круги по воде.
…Поминальной молитвы шепчу слова,
крест кладу на себя рукой,
«попереши змия, на Мя упова,
сам и душу раба упокой»!
И, напротив, в стихотворении Берга «Гоголю» заглавие-посвящение продуцирует гоголевскую эстетику тайны и комического ужаса, вызывая в читательской памяти сцены то ли «Майской ночи», то ли «Заколдованного места»:
А у омута крутятся черти,
с отраженьем играя Луны,
и котяра играет на флейте,
и танцуют гопак кавуны.
Во всех посвящениях сборника «Талисман» обнаруживается несколько тематических «болевых точек». Прежде всего, это родные поэтам люди: мать, отец, братья, сёстры, бабушки, тёти… Дети. Кровная и духовная связь – иногда всё ещё существующая, длящаяся, но чаще – прерванная или близкая к разрыву. Память сердца – всегда востребованная, всегда спасительная, вызывающая то очистительные слёзы, то грустную улыбку. Щемящие ноты невозвратности жизни пронизывают стихи-посвящения Бориса Марковского («Отцу», «Матери», «Дочери», «Старые фотографии» и другие). И вместе с тем в них натянута и звенит тугая нить, связующая времена: отец, мать, дочь, закат и рассвет, финал и начало…
Вторая «болевая точка» – друзья и любимые. Иногда те и другие названы по именам, иногда лишь обозначены: Татьяна Ивлева – «Мальчики. Светлой памяти друзей детства – Юры, Володи, Нуржана»; Леонид Блюмкин – «Друзья детства» («Клён у крыльца дощатого барака…»). У Валерия Рыльцова, чей отточенный и безжалостный стих словно вскрывает бытийные покровы, некоторые послания друзьям маскируются под стихоподобную прозу, где только «рифм сигнальные звоночки» (А.А. Ахматова) и чувство ритма приходят на помощь читателю:
Срезает времени фреза азарт лица и плоти порох,
как ни дави на тормоза, не избежать краёв, в которых
свирепствует пора утрат, нас обрекая на забвенье… Ка
ким люминофором, брат, на стенах третье поколенье
начертит знаки, наш типаж уничтожая без вопросов.
Что им, глумливым, эпатаж трубящей эры парово
зов?.. («Леониду Григорьяну»).
У Бориса Марковского в посвящении Е.М. («Не пишешь, не пишешь, не пишешь…») фактура стиха резонирует с верленовским настроением, отчего «полутон» печали лишь усиливается:
«Не пишешь, не пишешь, не пишешь…»
О чём же тебе