Страж и Советник. Роман-свидетель. Алексей Грякалов
знает, дичает среди пустыни.
Сделать бессильным – вот самый эффективный террористический жест.
Принесла сотрудница бумаги о реализации мер по профилактике отказов от новорожденных детей и сопровождению беременных женщин, находящихся в трудных жизненных ситуациях.
Вот одна молится на коленях в храме, смиренномудрая и терпеливая.
Розанов сбоку в мои строчки заглянул по-птичьи – молящейся уже нет.
Тут про общество спектакля в отечественных изводах – только визг свиней с подожженной щетиной мог обратить в бегство боевых слонов. Теперь ни свиней, ни боев на слонах – силу набрали зрелища, Риму впору завидовать. Там – «Хлеба и зрелищ», тут – зрелищ, удовольствий и вырваться из любого удержания.
Можно узреть невидимого, что скрыт тенью, – кто меня послал, чтоб я заказанно завизжал? Почти по-гегелевски, власть дает право. Пока господствовал Наполеон на полях Европы, был в своем праве, а когда его победили, в право вступили противники. Но всякая система есть самонадеянность – даже тайные замыслы нынешних вороватых театралов в конце концов видны. И зрелищный аппарат, как воплощение невидимой власти, готов обосновать что угодно.
Актерство, писал Розанов, страшно.
Но наблюдать за тем, как делается человек, нужно страх преодолевая. Преодолевая смущение и целый вой скорбящих чувств, преодолевая желание разбить фигуру: я выходцев с того света не люблю, привидений не уважаю, фарсов в моей жизни личной и собственной не потерплю. Как же вы можете издеваться надо мною, издеваясь прежде над собою: ибо если вы – средневековый воин, танцор, андрогин, режиссер-демон, то кто же я? – Розанов искал ответ.
Я тот, кого Домовой придавил.
А тысячи, что в театре никогда не были, кто они?
Смута.
Светопреставление.
Тайна здесь и сейчас замигала из-под обыкновенного зрелища переодевающегося актера. А как Президента переодевает власть? Сущность человека в том, что делается человек. Ах, черт возьми, черт возьми! – Розанов редко поминал нечистую силу, но тут махнул.
Делать человека смеет только Бог. Кто же ты, чертова маска? К человеку все пристает, будто к дичку- подвою. Розанов говорил о мистическом страхе перед охотным переодеванием – выглядывает страшное неопределенное.
Играть жизнь, играть человека. Страшно! Отвратительно!
Фу, обезьяна: если ты не можешь быть человеком, – лучше умри!
Актер – пустое место без содержания, исходное вместилище человеческого. Недаром старушки крестятся, встречаясь с актером. Маска, а не лицо. Актер потому так охотно переодевается, что метафизически он вовсе никак не одет. Он голый. Но это – тайна, неизвестная и ему самому.
Кого я играю?
Президент – актер лучший из лучших?
И кто невидимый кукловод?
Юная библиотекарша странно смотрит: видно, что я голый?
Но если одна голая прошла по Конногвардейскому бульвару в наряде из рисунков на животе, почему бы в наряде из чужих слов не пройтись голым по библиотеке?