Быть русским. Валерий Байдин
– вызвала раздражение. По ходу действия отец автора «трактата» воскресал восемь раз и приобретал облик птицы, а затем – манекена и в конце концов умирал. Пьеса заканчивалась поминальной трапезой…
После спектакля, к моему удивлению и всеобщему удовольствию, последовало продолжение, но его смысл поменялся на противоположный. Немногочисленных зрителей пригласили на платный ужин, приготовленный актёрами. Они же, не снимая костюмов, подносили блюда и усаживались за столики вместе с публикой. С меня денег не спросили. Знакомая парижанка представила мне лично Знорко:
– Владислав! Это Валери, искусствовед из Москвы! Учится в Женеве, – и насмешливым шепотком добавила. – Бедный студент.
Владислав глянул внимательнее, чуть вскинул голову:
– Рад знакомству. Угощайся! Будет весело, – пожал мне руку. – Садись за любой столик!
Вскоре еда была забыта, начались танцы с актрисами и актёрами. Кто-то держал в руке бокал с вином, кто-то перемигивался с приятелями и приятельницами. Я пригласил девушку с соседнего столика. Она улыбнулась, вышла со мною в середину зала и ещё раз улыбнулась:
– Меня зовут Клер.
Не помню, о чём мы говорили, всё пристальней вглядываясь друг в друга. Танец кончился, мы разошлись. Я разговорился со Знорко и его друзьями, мы пили вкруговую внутри галдящей толпы, глотали горьковатый сигаретный туман. И тут я вновь увидел Клер. Она сидела одна уже за другим столиком и вертела пальцами пустой бокал. Медленно встала, когда я вновь позвал её танцевать, грустно улыбнулась. Во время танго вдруг расплакалась у меня на плече и тут же отпрянула, посмотрела в упор.
– Почему ты грустишь?
– Я? Да, мне грустно. Я совсем одинока.
– Не могу поверить. Ты так красива.
– Это неважно. Совсем не важно. Просто я несчастна. Всю жизнь…
От неё пахло вином. Почему она со мной разоткровенничалась? Утешить её словами вряд ли было возможно. И всё-таки я зашептал, почти касаясь губами её щеки:
– Это не навсегда. Для тех, кто хочет любить, жизнь каждое утро начинается заново. Пьеса, которую вы играли, ужасна. В ней нет любви. Восьмое или двадцать восьмое «воскресение» – это убийство надежды и смысла жизни. Наверное, не только ты несчастна в вашем театре. И в театре жизни. Как ты здесь оказалась? В Париже я с тобой не встречался?
– Знорко пригласил меня на один сезон. Я живу в Руане.
– Понятно. А я в России. Потерял любовь, жену, страну. У меня осталась только вера в Бога. И я знаю, что с нею всё вернётся. У меня и у всех, кто верит.
Сияющие заплаканные глаза ослепили:
– Я верю!
Никогда не думал, что так легко целоваться с незнакомкой. Ну да, она актриса. Пусть. Страдание и надежду нельзя сыграть.
– Жаль, завтра нужно уезжать. В Женеву, а потом ещё дальше, неведомо куда.
– Я так и знала…
Наши губы сомкнулись, поцелуй остался в памяти мягким слепком нежности.
– Клер…