Камера хранения. Борис Соколов
В этой среде происходило жуткое брожение. По остроумному замечанию Иосифа Бродского – и пусть оно из другого времени, ведь большое видится на расстоянии – этот период отличался «легкой истеричностью».
Пожалуй, эта самая истеричность скорее была тяжелой. Интеллигенция показывала себя всё более недовольной существующим положением в стране, в разогретых благими идеями головах сидело одно: отменить, переделать – вплоть до того, что находились и те, кто призывал народ «к топору».
Топор они позднее получат, но, как говорится, на свою голову. А пока… Чем же занимались представители передового отряда интеллигенции – литераторы? Многие из них с вдохновением садомазохизма копались в нечистотах, обливали грязью ненавидимую ими реальность. Так явились в свет «шедевры»: больные, чахоточные создания вроде «Мелкого беса», «Петербурга», при чтении которого Александр Блок не мог скрыть отвращения, отозвавшись о нем: «злое произведение». Уж для него–то это не было новостью, несколько раньше (17.10.1911) он записал в дневник: «Происходит окончательное разложение литературной среды в Петербурге. Уже смердит.».
Декаданс цвел ядовитыми цветами. Великая культура, созданная в прошлом веке, стала покрываться отвратительным налётом, напоминающим зеленоватую плесень наподобие той, что со временем покрывает на открытом воздухе бронзовые монументы. Явились творцы, исхитрившиеся, подобно птицам, оставлять повсюду свои экскременты.
Молодой Чуковский напрочь лишен распространившегося, как дурное болезнетворное поветрие, интеллектуального снобизма – он весь открыт и книгам, и людям. И откуда только эти витамины в его организме, поддерживающие иммунитет?
С самой юности, в период взросления на переломе веков девятнадцатого и двадцатого, его сопровождают рассказы Чехова – он даже сверяет по ним жизнь окружающих да и свою собственную и поражается тем совпадениям, которые попадаются ему на глазах в рассказах и в реальной повседневности. Чехов становится для него своеобразным компасом, путеводителем жизни.
Молодость – период накопления. На страницах дневника, относящихся к этому времени, отражен процесс становления автора как личности. Настроение молодого человека неровное – скачет, как телега по мостовой. Чехов для него – любимый писатель, но порой юноша и к нему придирается, восстает против чего–то. Девятнадцатилетним (10.12.1901), после прочтения «Сестёр», он записывает: «…год тому назад прочтешь чеховский рассказ – и неделю ходишь, как помешанный, – такая сила, простота, правда… А нынче мне показалось, что Чехов потерял свою объективность». И попытавшись обвинить писателя в «надуманности», добавляет: «впрочем, черт меня знает».
Забежав вперед, отметим: творчество Чехова сделается для Чуковского предметом постоянного и пристального интереса. И останется с ним навсегда. Недаром дюжину лет спустя появится оброненная в дневнике фраза: «Я Чехова боготворю, таю в нем, исчезаю и потому не могу писать