Кириньяга. Килиманджаро. Майкл Даймонд Резник
уже поджидала меня. Она собрала хворост, принесла воды, а когда я вошел в бома, насыпáла зерно в кормушки козам.
– Как себя чувствует твоя птица? – спросил я, взглянув на карликового сокола, клетка которого аккуратно стояла в тени хижины.
– Он пьет, но ничего не ест, – с тревогой произнесла она. – И все время смотрит в небо.
– Для него есть кое-что поважнее еды, – сказал я.
– Я все сделала, – сказала она. – Могу я идти домой, Кориба?
Я кивнул, и она ушла, пока я расстилал одеяло в хижине.
Всю следующую неделю она приходила дважды в день, утром и после полудня. Затем, на восьмой день, со слезами на глазах она сообщила, что ее карликовый сокол умер.
– Я же предупреждал тебя, что так оно и будет, – мягко заметил я. – Птица, парившая в вышине, на земле жить не сможет.
– Все птицы умирают, если не могут больше летать? – спросила она.
– Почти все, – сказал я. – Некоторым нравится безопасность клетки, но большинство умирает от разбитого сердца, ибо, коснувшись неба, они не могут смириться с тем, что их лишили дара летать.
– Зачем же тогда мы мастерим клетки, если птицам в них плохо?
– Потому что птицы скрашивают жизнь нам, – ответил я.
Она помолчала и сказала:
– Я сдержу слово и буду прибираться у тебя в хижине и бома, носить тебе хворост и воду, хотя моя птица умерла.
Я кивнул.
– Так мы и договаривались, – сказал я.
Следующие три недели она приходила дважды в день. Затем, на двадцать девятый день в полдень, после того как она закончила утренние труды и вернулась в шамба своей семьи, ко мне в бома поднялся Нджоро, ее отец.
– Джамбо, Кориба, – приветствовал он меня, но на лице его читалась тревога.
– Джамбо, Нджоро, – ответил я, не поднимаясь ему навстречу. – Что привело тебя ко мне?
– Я – бедняк, Кориба, – сказал он, присев на корточки напротив меня. – У меня только одна жена, и она не родила мне сыновей, а лишь двух дочерей. Земли у меня в шамба не так много, как у соседей, и в прошлом году гиены задрали трех моих коров.
Я не мог понять, к чему он клонит, а потому просто смотрел на него, ожидая продолжения.
– При всей моей бедности, – продолжил он, – меня утешало одно – мысль о выкупе, который я в старости получу за каждую из дочерей-невест. – Он помедлил. – Я всегда следовал нашим традициям. И заслужил это право.
– И я того же мнения, – ответил я.
– Тогда почему ты готовишь Камари как мундумугу? – спросил он требовательно. – Всем известно, что мундумугу дает обет безбрачия.
– Камари сказала тебе, что станет мундумугу? – переспросил я.
Он покачал головой:
– Нет. Она совсем перестала разговаривать с матерью и со мной после того, как стала ходить к тебе в бома.
– Тогда ты ошибаешься, – сказал я. – Женщина не может стать мундумугу. С чего ты взял, что я готовлю ее себе на смену?
Он порылся в складках кикои и вытащил кусочек выделанной шкуры антилопы гну. На ней было углем нацарапано: