Гарсоньерка. Элен Гремийон
любила воду Разве может мать не почувствовать, когда умирает ее ребенок? Нет, Стелла не умерла, это невозможно. Ева Мария трясет головой, отгоняя непереносимое видение – тело дочери, лежащее на дне. По щекам Евы Марии катятся слезы. Она смотрит на уходящие вниз ступеньки. Если бы лестницы умели говорить, ступеньки рассказали бы ей, кто убил жену Витторио. Она все бы отдала, лишь бы узнать имя убийцы. Ева Мария встает. Она надеется, что через несколько дней убийство будет раскрыто и Витторио оправдают. А главное – она надеется, что вскоре окажется с ним наедине, как раньше, ей это так необходимо. Ева Мария выходит на улицу.
Прошло несколько дней. Она решила пойти на свидание в тюрьму. Она боялась, что ее к нему не пустят, но никаких препятствий не встретила. Единственное, через что придется пройти, – обязательный обыск. Слишком прекрасно, так не бывает.
Ева Мария снова открывает глаза. Смотрит на четыре ключа. Один из них – самозванец. Витторио глазам своим не поверил, когда увидел связку ключей на другом краю стола. На правильном краю стола в этой чертовой комнате свиданий. Ключи от его квартиры у Евы Марии. Наконец-то забрезжила надежда. «И все потому, что один мальчик испугался поцелуя… – Витторио засмеялся. Слишком возбужденно. – Вы ведь мне поможете, правда, поможете? Я не убивал Лисандру, я никогда не смог бы ее убить. Вы должны мне верить, Ева Мария, мне больше не на кого рассчитывать, сам я ничего сделать не могу, я заперт в этой проклятой камере, полицейские с меня не слезают, теперь они бесповоротно убеждены, что именно я убил Лисандру. Они нашли на месте преступления разбитого фарфорового котенка, совершенно безобидную статуэтку, заметили и коллекцию на полке в библиотеке, но, кроме того, они нашли… и это куда более серьезно! – они нашли на полу бутылку вина и два разбитых бокала. Плохо обернувшиеся посиделки с женой, такое часто бывает, вечер начался хорошо, закончился плохо. Сколько я ни твердил, что бокалы могли проваляться там несколько дней, что это ничего не значит, сколько ни оправдывался, говоря, что у нас никогда особого порядка не было, они отвечают, что я не первый, кто избавляется от жены… их послушать – муж, который убивает жену, самое обычное дело, это сплошь и рядом случается, они в упоении зубоскалят на все лады: в человеческой природе заложено такое неосознанное стремление, хоть раз в жизни оно – и это так и есть! – завладевает всяким… но я позволил эмоциям себя захлестнуть, а ведь кому, как не мне, надо бы уметь их обуздывать, сдерживать, утихомиривать, я позорю свою профессию, им за меня стыдно… Так и слышу, как они вслух перебирают возможные мотивы, пытаются понять, почему я перешел к действию, в их рассуждениях и намека нет на условное наклонение… Я ничего не могу поделать, они мне не верят, они не ищут убийцу Лисандры, они стараются обвинить меня – вот повезло-то, поиметь психоаналитика. Такой случай выпадает слишком редко, чтобы им не воспользоваться, наконец-то о них напишут в газетах, как-никак развлечение… эти полицейские совершенно ненормальные, но стоят на своем, я один против всех,