Франц Кафка не желает умирать. Лоран Сексик
обвиняешь.
– Да, сейчас я действительно обвиняю! Слушай-ка, а ведь Франц точно такой же, как вы, одни только сантименты. Это вы с матерью его таким сделали… А вот я, наоборот, чужд всяким эмоциям, нравится вам это или нет. И не позволю себя прикончить…
– Может, дело в том, что это никому даже в голову не приходит…
Он умолкает и решительно говорит:
– Я поеду за ним!
– В Кирлинг?
– Да, в Кирлинг! Вырву его из лап этих докторов, этих бездарей, этого Роберта Клопштока, который вцепился во Франца, как та пиявка! Привезу сюда, и доктор Мулштайн быстро поставит его на ноги.
– Папа! Ты просто не знаешь, о чем говоришь!
– А когда он наконец поправится, сделаю из него человека! Как говорят, начинать никогда не поздно. Он будет у меня настоящий мужчина, боец, способный противостоять превратностям жизни! Это всего лишь вопрос воли… Но вы, конечно же, понятия не имеете, что такое воля. Иногда мне даже кажется, что у вас в принципе нет того гена, который за нее отвечает…
– Ты бы смирился с этим тяжким испытанием, выпавшим на нашу долю…
– Я… Он у меня боксом будет заниматься.
– Папа, Франц больше даже не может стоять…
– Ничего, у меня постоит! А будет надо, я сам его держать буду! Потащу в клуб Иоакима Киршера! И поверь мне на слово, через три месяца он будет такой же крепыш, как его кузен Бруно.
– Папа, Франц уже не может ничего глотать…
– Он больше не будет часами нежиться в своей комнате, пусть сразу ставит на этом точку!
– Он не нежился, а писал.
– Да? Тогда больше не напишет у меня ни строчки.
– Он и без тебя уже не может написать ни строчки…
– Говорят, что выплыть обратно на поверхность можно, только достигнув дна. Так вот когда он на эту поверхность выплывет, то возьмет в свои руки бразды правления магазином. И станет крупным торговцем, это я тебе обещаю!
– Франц умирает, папа…
– Я поеду за ним… завтра. Нет, завтра не получится… Тогда в четверг. Да, в четверг утром, доктор Мулштайн поедет со мной, и мы привезем сюда Франца. Ты меня знаешь, я в отличие от других слов на ветер не бросаю! В пятницу он уже будет спать в своей постели! А на следующей неделе…
– Ты плачешь, папа.
– В роду Кафок мужчины не плачут!
– Держи, – говорит она, протягивая ему носовой платок.
Он благодарит ее, вытирает повлажневшие глаза и выходит из комнаты, шепча себе под нос:
– Крупным торговцем…
Она провожает старика глазами – его чопорный силуэт утратил все великолепие колосса, производившее на них такое впечатление в детстве. От жизненных невзгод морщины избороздили его лицо и износилось сердце. Из домашнего тирана он превратился в семидесятилетнего старика, немощного и больного. Сегодня он переживает худшие за всю свою жизнь дни, страшась пережить сына, которого сорок лет бранил и любил.
Но к чему злиться и выходить из себя, к чему перенимать у других конфликтную манеру общения? Из этих стычек она всегда выходила проигравшей, чувствуя в душе подавленность, до которой ее не довело бы даже