Угрюм-река. Вячеслав Шишков
хохотала, отмахивалась, затыкала уши.
– Дурак ты какой!.. И за что тебя девки любят? А, Илюша? Рябой, курносый, чахоточный, чисто овечья смерть.
– А вот вы когда меня полюбите? – спросил он, нервно кусая губы.
– Никогда.
– Неправда ваша... Могу сейчас доказать-с...
Он подкрутил усы колечком, утер потное лицо надушенным шелковым платком, и глаза его из масленых стали умоляющими.
– Анфиса Петровна, ангел! Ну, один только поцелуйчик... в щечку, Анфиса Петровна?
Но та хохотала по-холодному.
– Это мучительство. Как вы не понимаете? Я усиленно страдаю...
– Дурак ты, вот и страдаешь. – Лицо Анфисы вдруг стало ледяным; она словно студеной водой плеснула на распалившееся мужское сердце, и Илья, окутанный внезапным паром страсти, бросился к Анфисе и жадно схватил ее за талию.
– Голубочка! Пшеничка!.. Пощадите мой нервоз...
Вдруг в завешенное окошко кто-то постучал.
– Сам! – в один голос прошептали оба. Со страху у приказчика даже веснушки побелели. Он заметался.
– Полезай в подполье, да проворней. Убьет... Ну!..
Она прихлопнула за ним тяжелую западню в полу и поперхнулась шаловливым смехом. Стучали в калитку. Анфиса отперла.
В белой фуражке, высоких сапогах, поддевке вошел Петр Данилыч. Он оправил густые усы.
– Страсть сладка, чертовка... А что это накурено? Гости были? А?
– Я сама.
– Сама? Давно ли куришь? На-ка, покури...
Она курнула и закашлялась.
– Крепкая очень.
– Крепкая? – Петр Данилыч засмеялся, снял фуражку. – А я сам-то нешто не крепкий? Эвота какой!.. Грудь-то, кулаки-то...
– Богатырь, – улыбнулась Анфиса. Густые, льняного цвета волосы ее закручены сзади тугим узлом, малиновые губы полуоткрыты.
Он поймал ее белые руки, притянул к себе. Она села к нему на колени. Под полом послышалась неспокойная возня. Петр Данилыч насторожился.
– Это кот, – сказала Анфиса, засмеялась, словно серебро рассыпала.
Илья Сохатых замер. Будь проклято это низенькое подполье! Он сидел скорчившись на какой-то деревянной штуке между двух огромных кадок и вдруг почувствовал, что его новые брюки из серого трико в полоску начали сзади промокать. Он вскочил и резко ударился – черт его возьми! – теменем в потолок. «Слава Богу, кажется, не слышали, сошло». Тогда он освидетельствовал дрожащей рукой то, на чем сидел.
– Извольте радоваться... Грибы соленые, рыжики!.. – Он возмущенно засопел и сплюнул.
Он теперь стоял, согнувшись в три погибели, упираясь напомаженным затылком в покрытый плесенью половой настил, и раздумывал, как бы ему поудобнее примоститься. Его ухо ловило глухой, сочившийся в щель говор.
– Знаешь, кто у меня в подполье-то? Любовник... – сказала Анфиса и фальшиво рассмеялась.
– Любовник? – сердито переспросил хозяин, и половицы заскрипели.
У Ильи Сохатых обессилели ноги, и он снова сел в грибы.
– Стой, куда! – крикнула Анфиса. – А ты и поверил? Эх, ты!
Илья Сохатых облегченно