.
“кельтским тигром”, а шотландские фильмы даже в Америке смотрят с титрами, британские интеллектуалы вроде Акройда сузили перспективу, чтобы найти суть чисто английского духа и выразить его, не став по пути фашистами.
– В самой модной английской истории Нормана Дэвиса…
– Его книга намного толще моей, – обиженно перебил Акройд.
– Бесспорно. Но я читал ее с конца, надеясь понять, что будет с вашей страной в двадцать первом веке. Дэвис утверждает, что ничего: ее не будет.
– Это напоминает мне, – ворчливо согласился Акройд, – исторический анекдот. “В последние дни Первой мировой войны в штабе тевтонских союзников состоялся примечательный разговор.
– Положение трагично, – сказал немецкий генерал, – но не безнадежно.
– Нет, – возразил ему генерал австрийский, – положение безнадежно, но не трагично”.
– Так и с нами, – закончил классик, – англичанам нечего терять, кроме своих цепей. И зачем нам империя, когда весь мир и так говорит по-нашему?
Короли и капуста
Наслаждаясь вниманием, маляр позировал веренице туристов, снимавших его по пути к Трафальгарской площади. Измазанный и веселый, он гримасничал в камеру, успевая крыть свежим слоем краски телефонную будку. К очередному юбилею Елизаветы Лондон наводил блеск, украшая себя по нашему вкусу. Будка выходила нарядной и старомодной, как елочная игрушка. Она напоминала все, что я люблю в Англии: Диккенса, Холмса, чай и империю, которая на старых картах была окрашена примерно тем же цветом. Не выдержав, я пристал к маляру.
– Скажите, сэр, у этого оттенка есть особое название?
– Бесспорно.
– Как же называется эта краска?
– Красной, – ответил он на радость угодливо рассмеявшимся окружающим.
Но и это меня не отучило задавать вопросы. Тем же вечером, сидя за типичной для этого острова бараниной, я допрашивал хозяев, объединивших браком две антагонистические культуры. Полагая свою империю антиподом российской, британцы считали себя архипелагом закона в океане самовластия.
– Вы, – говорили местные еще Герцену, – так привыкли путать царя с правом, что не умеете отличить раболепия от законопослушания.
Помня об этом, в Лондоне я переходил улицу на красный свет только тогда, когда никто не видел, кроме своих, разумеется.
– Наша любимая на Западе столица, – сказал мне за обедом соотечественник и тут же себя вычел: – их тут уже четыреста тысяч.
Но меня больше интересовали местные, и я объяснился в любви его английской жене:
– Британцы – нация моей мечты.
– И зря, – срезала она, – ибо таких нет вовсе. Британский народ – выдумка. У англичан столь мало общего с остальными, что к северу от Эдинбурга я не понимаю ни слова. Шотландцы и на вид другие: dour.
– С кислой рожей, – с готовностью перевел муж.
– А валлийцы?
– Эти –