Цветок для Прозерпины. Диана Аркадная
тогда начинает разговор:
– Я понимаю, что для вас это может быть тяжело. Допускаю, что после произошедшего вам сложно воспринимать ее как прежде, без страха и отторжения. Вы были всего лишь ребенком, когда на ваших глазах она совершила убийство. Неудивительно, что теперь вы можете быть напуганы.
Мужчина ошибался. Страх? Нет, его нет среди смешения чувств, терзающих девушку. Никогда не было. Однако она не стала возражать на его слова, а продолжила слушать.
– Сейчас она не тот человек, что была прежде. Что бы ваша мама ни совершила прежде, как бы ни вела себя, теперь она просто страдающая от болезни женщина, которой требуется поддержка близкого. Знаю, вы по-своему заботитесь о ней, иначе не стали бы обращаться ко мне. И я рад, что вы прислушались ко мне и приехали. Ваш сегодняшний визит, уверен, пойдет ей на пользу. Надеюсь, вы сможете теперь посещать ее чаще, несмотря на болезненное прошлое.
Сабине не хочется вдумываться в сказанное, ощущая себя как в коконе из покрывала, совсем как детстве. Вместо этого ее внимание цепляется за какое-то особое чувство, которое слышится в голосе врача и определить которое она затрудняется. Ей в голову давно приходила одна догадка, и теперь появилась возможность лично задать вопрос, чтобы ее проверить:
– Почему вы так заботитесь о ней?
– Вы платите мне за это, разве нет? – отшучивается Гавришкин, но лицо его становится еще более румяным, и щеки теперь похожи на два наливных яблока.
– Думаю, есть что-то еще, – девушка отводит взгляд от мужчины. Она не знает, почему упорствует, но это будто бы позволяет уйти от того, что ей обсуждать совсем не хочется. – Я узнавала, препараты, которые вы для нее достаете, стоят даже больше, чем я отправляю.
Алексей Петрович какое-то время крутит в ладонях опустевший стаканчик и с какой-то вымученной, оторванной от сердца улыбкой признается:
– Когда-то я ухаживал за вашей мамой… За Мариной. Только не срослось ничего. Тогда стали дружить, я ее, дурак, даже на свидания провожал – не смыслил в любви ничего, а подсказать некому было. Она многое пережила, вы всего даже не знаете, наверное. Рано осталась без родителей, подрабатывала везде, где могла. Потом, я тогда срочку служил, она забеременела, но по какой-то причине с отцом ребенка поддерживать связь не стала и вскоре вышла замуж за своего бывшего школьного учителя. Я был с ним знаком – мой брат был его приятелем, и тот часто бывал у нас дома. Такой себе человек. Ну, да что скажешь, – ее вечно тянуло на мерзавцев. Он быстро оборвал все ее прежние связи с друзьями и знакомыми, включая меня. Марину перестали видеть на людях, все дома, должно быть, сидела. До несчастья я о ней и не слышал больше ничего, а потом уже поздно было.
Рассказ о жизни матери до замужества ослабляет скрученную пружину внутри Сабины. Снедающее ее неприятие и неясное беспокойство затихают как эхо гитарной струны, нечаянно тронутой чьими-то пальцами. А может, то, как Гавришкин говорил о ней, нежно и светло, сыграло свою роль.
– То, что вы теперь