Чечек. Иван Сергеевич Калугин
обретения половины туши барана, залепетал на непонятном для всех языке, а после – впал в беспамятство. Оставив своего отпрыска на волю крепкого сна, алтаец всё же зарезал для нас животное, которое не на шутку взъерепенилось и, казалось, что в истошных его воплях слышались обрывки человеческой молвы <…> Когда же утром мы явились с благодарностью алтайцу за купленное мясо для сытного ужина, то с прискорбием узнали, что юноши, сына его, не стало. Он почил так и не прийдя в сознание.»[2]
1
Чадыр[3] располагался на окраине небольшой еланки. Как раз в том месте, где проходила граница между духами леса и их товарищами, обитающими под коркой льда в воде. Конусообразная крыша начиналась от самой травы и несколько метров тянулась в сторону звёздного неба. Кровлей служила древесная кора и мох, а вход выделялся линией света у порога.
Владелец этой земли называл бренных соседей «лесниками» и «водниками». Погруженные в личные заботы, каждый из них обитал в своей стихии. На контакт с людьми выходили по особым запросам, да и то – принимали не каждого. Но последние несколько суток их тарахтение было не унять. Девятибальными волнами, но не громче шума ветра меж вековыми кедрами, пересуды разливались по алтайской земле. Они проносились над бурлящей или еще замершей водой, пересекали непроходимую тайгу и незримыми потоками огибали высочайшие горы Сибири. И лишь немногие могли распознать донесения духов и не принять их за гул огня в печи, сквозняка или завывание бури за окном. В конечном счёте, обрывки заупокойной молвы прибило к хозяйскому порогу, что и вынудило его вернуться раньше времени.
– Май только начался! И чего вам не уймётся!
Хозяин подошёл к чадыру. Трава была покрыта изморосью и хрустела под массивными шагами.
– Знаете ведь, что полная луна слепит, и поэтому никакие обряды я не провожу! Будто без вас дел не хватает.
Шёпот скользил над травой, обвивал его стопы и рассеивался над поляной.
Мужчина открыл косую дверцу и склонился так, что между его ногами и туловищем образовался идеальный угол в девяносто градусов.
– Лесники, это вы что ли постарались? Ну даёте! – хозяин улыбнулся.
Ночь выдалась холодной. Не смотря на усталость от дороги, было приятно оказаться в тепле.
Добираться к родовой земле пришлось через пень-колоду. Хозяйская машина сломалась там, где телефон бесполезен. Попутку в этой глуши поди сыщи. Тем более ночью. Пришлось размять колени. Не зря говорят: «ноги довершают дела, начатые головой». Ближе к сельскому причалу уж повстречался один заезжий. Михалыч на лодке смог переправить только на тот берег: сказал, что дальше никак – прибывающий лёд ходу не даст. Вынужденно причалили за несколько километров от конечной точки. Вновь подключились ноги – и мужчина ускорил шаг по забытой тропе через промёрзшую тайгу.
Он закрыл дверь. В центре шипели и потрескивали поленья, в котелке дымился отвар из сушённых листьев смородины и зизифоры[4].
– Вы где воды раздобыли? Никак водники лёд плавили?
Языки пламени отбрасывали танцующие тени на косые стены. Небольшое количество мебели было занавешено мешковиной. С осени здесь совсем ничего не изменилось.
– Что за спешка? – мужчина отхлебнул горячего отвара. – Ладно, по чём зря вы бы не очухались раньше времени, – он огляделся по сторонам, – Верно?!
– Верно, верно! – шёпот рикошетил по всему помещению и нельзя было понять, кто, от куда и чем произнёс эти слова.
– Что ж, духи-дружки, тогда давайте выясним, зачем вы меня вызвали.
Хозяин придвинул красный сундук с затейливой резьбой и витражными вставками. Снял куртку с толстовкой и стянул с себя джинсы. Из сундука он вынул льняные штаны, высокие кожаные сапоги и обрядовый кафтан, увешенный различными подвязками, колокольчиками с напёрсток и змеиной кожей. На плечах покачивались вороньи крылья, а всю его спину украшала искусная вышивка в форме лосиной головы. У разогретых камней очага стояла пятилитровая банка из стекла и заполненная жижой.
Мужчина, находясь в своей стихии и облечённый в шамана, приветствовал духов леса, воды и хранительницу очага.
Прозвучал сто восьмой удар по бубну. Спиралью огонь взмыл на несколько метров. Через мгновение пламя растворилось – и в чадыре наступила мгла, темнее той, что царила за его стенами в эту самою минуту. Под пристальным взглядом мутных глаз помощники спешили с доносом.
– Она здесь…она вернулась…, – вакуум наполнялся шёпотом. Мужские и женские голоса звучали на перебой.
– Этого не может быть. – шаман отложил бубен с колотушкой и встал на колени у очага.
Из догорающего полена вырвались искры. Сначала небольшой горсткой, затем – они вихрем закружили над мужской головой. Яркие огоньки рисовали знакомую местность и тонкий женский силуэт. Сложенная в воздухе из тлеющих точек, подобно созвездию, девушка стояла на мосту. Мгновение – и зарница изобразили её бегущей на босые ноги между построек. И вот, незнакомка замедлилась
Из личного архива краеведа и иследователя Алтая Степана Ивановича Гуляева.
Наиболее примитивный и в тоже время самый древний вид жилища у алтайских кочевников. Выглядит по типу конусообразного сооружений без стен, напоминая чем-то индейский вигвам.
Род семейства Яснотковые, ароматный аналог душицы и чабреца. Распространена на высокогорных лугах Алтая.