Сбежавший жених. Элизабет Вернер
Дернбург. Мне очень жаль, но мои взгляды отличаются от ваших.
– И мне нет до них никакого дела, так хочешь ты сказать? Ошибаешься! Мне есть дело до политических воззрений людей, служащих у меня, только я не имею обыкновения спорить с ними по этому поводу, а просто увольняю их. Кому не нравится здесь, в Оденсберге, пусть уходит, я никого не держу, но тот, кто остается, должен подчиниться безоговорочно. Или то, или другое; третьего не дано.
– В таком случае придется, конечно же, выбрать первое, – холодно сказал Эгберт.
– Тебе так легко бросить нас?
Молодой человек мрачно потупился:
– Я у вас в долгу, я знаю это.
– Ты вовсе не в долгу у меня! Я дал тебе воспитание и образование, зато ты спас мне Эриха, без тебя я лишился бы единственного сына; мы квиты, если уж тебе угодно вести разговор в чисто деловом русле. Если ты предпочитаешь такой взгляд на наши отношения, скажи прямо, и дело с концом!
– Вы несправедливы ко мне, – сказал Рунек, борясь с волнением, – мне было бы трудно смотреть на вас с такой точки зрения.
– Ну, так что же принуждает тебя к этому? Ничего, кроме сумасбродных идей, в которых ты запутался! Или ты думаешь, мне легко будет потерять тебя? Образумься, Эгберт! С тобой говорит не начальник, ты столько лет был мне почти сыном!
Молодой человек упрямо поднял голову и ответил с сознанием собственного достоинства:
– Ну, уж раз я «запутался» в своих «сумасбродных идеях», значит, так при них и останусь. Дети всегда со временем становятся взрослыми, и я стал взрослым именно тогда, когда жил вдали от вас; я не могу уже вернуться к жизни лишенного самостоятельности мальчика. Я добросовестно исполню все, что вы потребуете от меня как от инженера, но слепо подчиняться вам, как вы заставляете всех ваших служащих, я не могу и не хочу, мне нужна свобода!
– А у меня, значит, ты не пользуешься свободой?
– Нет, – твердо ответил Эгберт. – Вы отец для своих подчиненных, пока они рабски повинуются вам, но зато в Оденсберге знают только один закон – вашу волю. Директор покоряется вам так же беспрекословно, как последний рудокоп; собственного, независимого образа мыслей на ваших заводах нет и никогда не будет, пока вы ими руководите.
– Нечего сказать, приятные комплименты ты заставляешь меня выслушивать! – рассердился Дернбург. – Ты прямо называешь меня тираном. Правда, ты всегда знал, что можешь позволить себе по отношению ко мне гораздо больше, чем все остальные, взятые вместе, да нередко и делал это; ты никогда не отказывался от собственной воли, да и я не требовал этого от тебя, потому что… Впрочем, об этом мы поговорим после. «Свобода!». Это опять один из ваших лозунгов! По-вашему, надо все уничтожить, все разрушить для того, чтобы «свободно» идти по дороге… к погибели! Несмотря на свою молодость, ты, говорят, играешь весьма значительную роль в вашей «партии». Она не скрывает, что возлагает на тебя величайшие надежды и видит в тебе будущего вождя. Надо признаться, эти господа далеко не глупы и хорошо знают, с кем имеют дело, у них нет тебе замены.
– Господин