Тойота-Креста. Михаил Тарковский
на разных передачах.
Запел телефон комариную песню, и на его голубом оконце высветилось имя из четырех букв:
– Привет. Ты как?
– Сделал. Как Фархуддинов?
– Ну ничего, хотя можно было и получше. Я уже в гостинице. Мне сейчас купят билет. Рейс во сколько?
– Ночью.
– Мы всё успеем. Я соберусь и… ты дашь мне проехаться на своей машине?
10
– Ну, давай… Ты «на коробке» ездишь?
– Как «на коробке»? Я на коробках не катаюсь.
– Называется – «на коробке». Бывают автомобили с гидромуфтой и «на коробке». Это по-сахалински… Короче, «на автомате» и «на механке».
Маша подвинула кресло, подправила рукой зеркало:
– А с боковыми как?
– Да так же.
– Хм. На коробке…
– Тебе удобно?
– Ты что, меня проверяешь?
– Я всё проверяю.
– Я не люблю, когда меня проверяют. Я сама всех проверяю. Теперь с этим автоматом разобраться… или как ты его называешь…
– О-о-о!… – протянул Женя. – Всё понятно!
– Евгений, не грубите, пожалуйста!
– Я, Мария, не грублю, я удивляюсь, на чём вы там ездите. В своей Москве… Ну всё. На «дэшку» ставь, отпускай тормоз и не бойся, она сама поедет…
Маша отпустила тормоз и тронулась, победно укусив воздух нежными кастаньетками. Сначала медленно, потом пошла побыстрее, потом освоилась и, сделав круг по кварталу, остановилась. Уже темнело.
– Ничего страшного. Непривычно только. И губы пересохли, – она покопалась в сумочке, – а у меня блеск кончается. Они и так шершавые.
Она, будто прислушиваясь, провела кончиком языка по нижней губе. Вынула из сумочки и повернула гильзочку помады. Выехало косое стёртое острие. Глядя в зеркальце, кругля и растягивая рот, она провела несколько раз по натянутой коже.
Оглушительно тихо стало на душе. Если раньше её забирало по кусочкам, то теперь всю свело жидким азотом, и наркоз достиг такой силы, что охватил всё вокруг, и время застыло в ознобе, готовое вот-вот навсегда отойти, если ещё промедлить.
– Правда, шершавые? – онемело спросил Евгений.
– Совсем. Почему ты спрашиваешь?
Слова еле шевелились, теряли власть, замерзали и распадались на буквы, как на льдины. Льдины почти поравнялись, и нужно было точнее, безошибочней шагнуть, и чем извилистей, подробней становилась кромка, тем сильнее требовала совпадения, и ошибиться было нельзя.
Её губы незнакомо пошевелились навстречу, чуть прохладно, чуть щекотно, чуть беспомощно, словно извиняясь, стесняясь, что ещё не привыкли, не приладились. Потом ответили тягуче, влажно. Левая рука её была согнута, упиралась в плечо, но вскоре ослабла, опала, а потом ожила и обняла его за шею.
Он оторвался. На губах холодел воск бесцветной помады. Он посмотрел на неё далёким взглядом:
– Ты… ты какой пробы?
– Твоей… – сказала она бессильно.
11
– Мне