Страсти по Митрофану. Наталия Терентьева
танец такой, и посвящение любимому учителю – тоже в переулочке выходит ансамбль, а навстречу – любимая классная… Такое оформление придумали… Закачаешься! Давай, учи. Вот тебе Бубенцов, отпрошен с двух уроков. Он весь твой. – Елизавета подмигнула Эле. – Тебя тоже сейчас отпрошу. А ты, орел, старайся, ясно? А то двойку по английскому поставлю. Чтобы песню мне к завтрашнему дню знал. О’кей?
– О’кей, – растерянно кивнул мальчик.
Елизавета ушла, они с Бубенцовым остались одни в большом актовом зале. Эля с большим сомнением напела песню.
– Попробуешь? – спросила она Бубенцова.
– Давай, попробую, – улыбнулся он.
Так искренне, так светло улыбнулся, Эля внимательнее посмотрела на него.
– Ну, давай, подпевай.
Мальчик пел хорошо, немного неуверенно, но легко подстраивался к Эле.
– Слух у тебя отличный, – похвалила она его. – И тембр красивый.
– У тебя тоже.
– Да у меня – понятно! – засмеялась Эля.
– Певицей хочешь быть?
– Нет, конечно. А ты – кем?
– Я… – Митя замялся.
Рассказать ей? Или не надо… С чего бы ему с ходу откровенничать с этой красивой девочкой, которая поет на всех концертах, отлично учится, всегда выступает в школе, в музыкалке, ее песни крутят на огромном школьном экране на первом этаже, он ее не раз видел на окружных концертах. Префект ее обнимал, представлял, как надежду округа, что она прославит когда-нибудь эти места… Но главное – она такая красивая, что даже не хочется ни о чем больше думать. Язык сам что-то произносит, может быть, то, что говорить не нужно… Митя толком не понимал, что говорит. Она слушает внимательно, так смотрит, как будто залезает ему в душу, и ему никак не закрыться, а закрыться – нужно… Батя ведь предупреждал его о женщинах… Закрутят – сам не заметит. Очнется – будет поздно. Вот и сейчас он, кажется, потерялся в ее светящихся глазах, забыл, о чем начал говорить…
– Мить, Мить… – с мягким смехом прервала его Эля. – Не успеем ничего. О профессиях потом поговорим. Нам нужно понять, споем ли мы дуэтом. Еще раз пробуем.
Вот, значит, ей вовсе не интересно. А для него это самое главное. Он хочет быть скульптором. Но он не должен быть скульптором, потому что он бездарен. И потому что искусство умерло. Никому скульпторы не нужны. Поэтому он будет великим виолончелистом, таким же великим, как Мстислав Ростропович или, на худой конец, Пабло Казальс.
Через час репетиции Митя уже отлично пел свою партию, почти не ошибаясь и тут же поправляясь, слушая все замечания Эли.
– Трудно поверить, что ты никогда не занимался пением.
– Не занимался.
– А на хор в музыкальной школе ты ходил?
– Прогуливал… – признался Митя. – Убегал, играл в футбол за музыкальной школой.
– О! Мой папа тоже прогуливал хор, когда его отдали в музыкальную школу. А потом окончил консерваторию и стал певцом.
– Твой папа – певец? Где он поет?
– Теперь только дома и для друзей. Он же больше не работает в театре.
– А кто он?
Эля