Обелиск. Полин Герц
не хотелось бы вас задерживать. Да и беспокоить соседей после полуночи – дурная примета. Мы можем решить вопрос? – он остановил бурный поток слов, который грозил перейти в лекцию.
– Да-да, конечно, – торопливо ответил рассеянный ученый и уже выбежал в коридор, откуда сразу начал доноситься робкий стук.
Плохой стук, потому что встречаться с той, что жила в 2В, он не собирался. Не сейчас. И не так. Но выйти вслед за новым соседом все же пришлось. И молча наблюдать, как просто-Фил сначала нервно касался синего дерева костяшкой пальца, потом сжимал кулак, а после остервенело лупил открытой ладонью, сбивая темную краску и вопя «открывай уже, твою мать».
Высокий слог. Мишель бы оценил.
Наконец, дверь распахнулась. Так же, как только что в нее барабанили – громко, резко, сердито. И на пороге возникла она. Вблизи совсем другая. Старая керосиновая лампа, зажатая в руке, слабо осветила лицо. Красивая, но не так, чтобы слишком, когда за внешностью не ищешь большего. А за ее обманчиво мягкими чертами вовсю плясало недоброе пламя, сквозило через уже заметные морщинки, которые появляются, когда брови слишком часто хмурятся, а глаза – щурятся.
Образ, что он строил все эти дни, рассыпался прахом. Уже не незнакомка, бросающая на бегу рассеянную улыбку старой даме с собачкой из соседнего дома. Перед ним стояла нахалка, подпирающая плечом дверной косяк. Сверлила недовольным взглядом, раздраженно дергала бровью и насмешливо кривила губы. А жизнь в глазах теплилась так же слабо, как коптила лампа.
Наконец, грубиянка все же вынесла ключ, демонстративно сунув под нос раскрытую ладонь. Какое воспитание.
И, когда показалось, что уже можно попрощаться без сожалений, увязалась следом, шаркая по крутой лестнице. Шипела, вылезая из-под умывальника, и за каким-то чертом оставила свою еле тлеющую керосинку. Какое великодушие.
Остаток ночи прошел спокойно, но утро принесло открытия: комнаты оказались просторными и светлыми, вода в кранах чистой, а батареи горячими. И даже единственная тумбочка, представшая в темноте рухлядью, обернулась элегантным антиквариатом.
Наблюдать за Грин-стрит изнутри оказалось непривычно, но приятно – старик Боуз не солгал. Часы показали шесть утра: вот неизменная дама с раздражающей болонкой подмышкой, вот сонный почтальон, а вот и она. Движения резкие, уверенные. И их больше: сегодня она смотрела не только вперед – сегодня она обернулась и бросила быстрый взгляд в его окна. И вам хорошего дня.
Как внизу толпились грузчики, как скрипела лестница под тяжестью купленного накануне барахла, как стучал просто-Фил, для очистки совести предлагая помощь, он не запомнил. Стоял в центре гостиной, пока паркет заполнял необходимый минимум. Оставаться в пустой квартире было бы честнее, но окружать себя вещами живых все же приятнее. И, сам того не заметив, отдал весь день недоступному последние два десятилетия простому быту. Усмехаясь, сравнивал себя с мелким лавочником, помешавшемся на хламе, но продолжал передвигать кровать и придирчиво менять местами целых две кружки. Единственная слабость