Дом душ. Артур Мэкен
ж, давеча я спрашивал Денча у нас в конторе, и он сказал четыре фунта десять шиллингов, а ведь его отец как-то связан с большим предприятием на Кондуит-стрит. Но я отдал всего-навсего тридцать пять шиллингов и шесть пенсов. По меркам ли сшито? А как же; хоть сам посмотри на покрой.
Дарнелла изумила такая низкая цена.
– И кстати говоря, – продолжал Уилсон, показывая на свои новенькие коричневые туфли, – знаешь, куда обратиться за кожей для туфель? О, я-то думал, это уже все слышали! Место может быть только одно. «Мистер Билл» на Ганнинг-стрит – девять шиллингов и шесть пенсов.
Они ходили кругами по саду, и Уилсон показывал цветы на клумбах и границах сада. Почти ни один не цвел, зато высажены они были аккуратно.
– Это корнеплодные глазговцы, – сказал он, показав на сухой ряд подвязанных растений, – там вон – прищурицы; это новая находка, молдавская семперфлорида андерсони; а это – праттсия.
– А когда они расцветают? – спросил Дарнелл.
– Большинство – в конце августа или начале сентября, – кратко ответил Уилсон. Его самого слегка раздражало, что он так много говорит о растениях, хотя было понятно, что Дарнелла те нисколько не интересуют; и в самом деле, гость едва ли мог скрыть приходившие в голову расплывчатые воспоминания; мысли о старом заросшем саду за серыми стенами, полном ароматов, о благоухании таволги у ручья.
– Я тут хотел посоветоваться с тобой по поводу мебели, – наконец начал Дарнелл. – Ты знаешь, что у нас есть свободная комната, и я подумываю ее мало-мальски обставить. Еще не определился, как именно, но думал, ты сможешь дать совет.
– Пойдем в мое логово, – сказал Уилсон. – Нет; там, в обход. – И у боковой двери он показал Дарнеллу очередное замысловатое устройство, запускавшее истошный звонок в доме, если кто-нибудь хотя бы касался защелки. И в самом деле, Уилсон управился с ним с такой сноровкой, что оно подняло дикий шум, и служанка, примерявшая вещи хозяйки в спальне, бешено подскочила к окну и исполнила целый истерический танец. В воскресенье на столе в гостиной найдется осыпавшаяся штукатурка, и Уилсон пошлет письмо в «Фулхэм Кроникл», приписывая это явление «некоему возмущению сейсмической натуры».
Покуда же он ничего не знал о масштабном результате своего изобретения и торжественно повел гостя на задворки. Здесь был пятачок дерна, начинавший приобретать коричневый цвет, на фоне кустов. Посреди двора стоял мальчик лет девяти-десяти, один, с несколько надменным видом.
– Мой старший, – сказал Уилсон. – Хевлок. Ну, Локки, что сейчас поделываешь? И где твои брат с сестрой?
Мальчик вовсе не стеснялся. Что там, его распирало от желания поведать свою историю.
– Я играю в Бога, – сказал он с обезоруживающей откровенностью. – И отправил Фергюса и Дженет в плохое место. Это в кустах. И им больше нельзя выходить. И они будут гореть там веки вечные.
– Ну ты подумай, – с восхищением отозвался Уилсон. – Неплохо для мальца девяти лет, верно? О нем высоко отзываются в воскресной школе. Но ты заходи в мое