Выпускается 10 «А». Надежда Бабенко
мы вас явно перехвалили, и вы совсем забылись. В прошлый выходной почти никто из десятого «А» не явился на воскресник, до сих пор не включились в подготовку к годовщине Октября… Сегодня же превзошли самих себя. Стыд и позор! – Матвей Изотович был уверен, что его слова наконец-то повергли старосту и комсорга в глубокое уныние и раскаянье. Он перевел на них, все еще стоящих рядом, строгий укоризненный взгляд и… увидел веселые беззаботные лица, полные легкомысленного задора глаза, которые как бы говорили: вот здорово получилось! А может, запятые своими мыслями, Галя и Саша даже не слышали его?
И тогда директор сказал:
– Вопрос о поведении вашего класса будет рассматриваться на школьном комитете комсомола.
2.
На следующий день после уроков комсорга десятого «А» вызвали на внеочередное заседание школьного комитета ВЛКСМ. У Соболевой было время прочувствовать свою вину и класса. И сейчас она, полная сознания ответственности за случившееся, обо всем рассказала, грустно и виновато. Не утаила даже того, с каким постыдным легкомыслием они с Данчуком отнеслись к упрекам директора. Пусть уж комитет комсомола карает ее сразу за все!
После Гали слово взял секретарь комитета Дима Пименов:
– Когда мне Матвей Изотович обо всем рассказал, я даже не поверил. Ну, не всему поверил. Чтобы десятый «А», кумир школы, выкинул такое.... Ведь бывает у учителей – любят иногда преувеличить. И я сказал Матвею Изотовичу – соберемся, выясним обстоятельства, подумаем, как быть… Но когда мы сами обо всем услышали, так сказать, из первоисточника, я понял, Матвей Изотович все как-то еще смягчил. И только Соболева, потому что в ней заговорила комсомольская совесть… Как же, Соболева, вы будете заканчивать свой последний учебный год, если так его начали? Сбежать с урока! Да еще как! Через окно! Смотрите, мол, изумленные прохожие, на что мы, выпускники, способны! Исчезнуть до конца занятий на весь день! Это уже выше моего понимания!
Выступая, Пименов мельком, время от времени поглядывал на Галю. Комсомольская принципиальность обязывала его быть строгим и объективным. Но Соболева… У нее такой виноватый и печальный вид… А глаза… Диме очень нравились ее глаза, такие огромные и теплые, будто в них, чуть приглушенный темно-золотистой радужкой, постоянно горел свет, то чуть затухая, то опять вспыхивая.
Димино сердце не выдерживало взгляда комсорга десятого «А».
Почти отвернувшись от Соболевой, секретарь строго продолжал:
– Что же делал в это время комсорг? Может, он призвал класс к порядку, пристыдил его, напомнил о комсомольской чести, ответственности? Ничего подобного! Соболева и Данчук были заняты собой, своими… своими… личными делами. И ничего не видели и не слышали, даже когда все ученики разбежались. Они, комсорг и староста, сидели себе спокойно вдвоем… Вот ведь до чего можно увлечься своими… своими… личными делами!
– И вовсе не вдвоем, – робко вставила Галя. В эту минуту она почти боготворила Михайловского. Вот ведь повезло, что именно в их классе учится этот гений! Другой на его месте обязательно увязался бы за всеми. И тогда, тогда…
– Как