И неясностью неба, и его ясностью. Илья Пушняков

      Ты еловым пальто уложена,

      Аквилону холодному рада,

      Зеркала твоих залов ухоженных

      Исписала губная помада.

      Ты свечой-идиоткою кажешься,

      Просишь свет не включать – таишься.

      То наденешь наряд монашеский,

      То развратному герцогу снишься.

      Всей священной воды в купелях,

      Чтобы смыть с тебя грех, не хватит,

      Хоть в каких-то безумных целях

      На руках у тебя распятье.

      Будь свободна, будь радостна, проклята,

      Я тебя не боюсь, проказу.

      Мандариновым иероглифам

      Не внемлю я глухому приказу.

      В самом сердце реки напротив,

      Где равняются день и ночь.

      Свечка там, россыпь света бросив,

      Небу спящему хочет помочь.

      Мы с тобой у окна, на стульях,

      По стене бегут тени фар.

      А услышит наш Бог сутулый,

      Что в груди у меня пожар?

      Как же быть ему – он же в рясе,

      Он известный в кругах демиург.

      Но пока спит Невою штази,

      Ты смотри, как хорош Петербург.

      Тихой дедовой мельницей

      Я проживаю года,

      Летней жаре-бездельнице

      Ставлю в пример холода.

      Руки к перу тянутся.

      Знает душа, что писать.

      Книги уйдут, не останутся,

      Музу мне снова ждать.

      Я по столбам каменным

      И по макушкам берез

      Лезу туда, где пламенных

      Не утирают слез.

      Жду, когда тьма опустится,

      Сердце устанет болеть.

      Ты у окна, грустная,

      Черный вуаль надет.

      Вспомнишь меня плачущим,

      Шрам от мяча на бедре.

      Рядом щенок скачущий,

      Крикнешь ему: pas sauter![1]

      Изысканный рыцарь, черный доспех,

      Он про страх уж давно позабыл.

      И в бою, и в поместьях – везде успех,

      Не один он трофей добыл.

      Горы трупов оставил, не пожалел

      Стариков, больных и детей.

      Герцога дочь, бела как мел,

      Бросилась в шумный Рейн.

      Стены замка украшены в честь побед:

      Много страшных кровавых голов,

      Но нерадостно рыцарь ест обед,

      Ходит грустный между столов.

      Знает, скоро придет за ним сам черт —

      Желтоклювый немецкий дрозд.

      Знает, возьмет его в старый грот —

      Есть в пещере той тайный мост.

      Договор не нарушить, не избежать

      Перехода в дьявольский мир.

      Там устроит ему Вельзевулова рать

      Последний рыцарский пир.

      Мы поэты, народ с проклятьем,

      Мы рассказчики судного дня.

      То играем со смертью в прятки,

      То тоскуем, надежду тая.

      Нам искать – не найти, а сбиться,

      На любовь исподлобья глядеть,

      Нам