Туман и дракон. Книга первая. Фотина Моро
покрылся красными пятнами. Кто-то другой, вероятно, пожалел бы его, но не Цепеш, который продолжал приковывать его к месту тем же взглядом, каким смотрел на тех, кто трепетал в ожидании его суда.
– Ну… вас просто вернут обратно. В ваше время. Откуда забрали.
– В день и час моей гибели, хотите сказать?
– В… в общем, так.
– Не дадут подготовиться? Послать моих воинов на этих предателей? Хотя бы избежать ловушки?
Теперь Влад понял, откуда в голосе лекаря до сих пор брались отзвуки виноватости. Потому что вина зазвучала в нём с полной силой, когда он горячо заговорил:
– Мы не имеем права настолько вмешиваться в историю! Мы и так уже боимся, что слишком многое в ней изменили. А если вы останетесь живы после 1476 года – вдруг все границы в Европе, и не только в Европе, посыплются, как карточный домик? Мы не должны жертвовать настоящим положением вещей…
– А мной – должны. Понятно.
Лекарь вышел, почти выбежал из комнаты. Всё-таки он это сделал. Правда, поздновато.
Несколько минут спустя лекарь, по-прежнему взволнованный, вернулся в сопровождении Ксаверия – по обыкновению непрошибаемо-улыбчивого. И тот, и другой воззрились на больного с некоторой опаской. Однако больной совершенно спокойно рассматривал открытую книгу, вручённую ему как подспорье в изучении языка, зажав её между гипсом и стеной. На гравюре, занимающей полстраницы, аккуратные мальчики в коротких штанишках играли с аккуратным фокстерьером.
– Ваше величество, – обратился к нему Монада, – не хотите ли поговорить?
Цепеш оторвался от созерцания собачки на картинке.
– О чём тут говорить? Раз уж назначено мне было вышней волей погибнуть так, как это случилось, значит, быть по сему. Господь расщедрился – добавил к жизни малую толику. Стоит ли просить большего? Без вас и того бы не было.
И перевернул плотную, в желтоватых пятнах, страницу. Монада и Дайковичиу слегка потоптались рядом, но, не дождавшись от государя разговорчивости, ушли.
На ночь Влад получил ещё один дурманящий укол, но усилиями воли сражался с сонной одурью. Рука под новой повязкой саднила и дёргала, голова норовила из-за тяжести сорваться с шеи и скатиться на пол, но позволить себе заснуть сейчас он не мог. Днём он ни на минуту не остаётся один: его лечат, учат, наставляют, как он должен думать. Ночь – единственное время его свободы. Время, когда он в состоянии рассмотреть полотно действительности, сотканное для него Ксаверием Монадой и другими. Рассмотреть придирчиво: нет ли в этом полотне прорех?
Прореха зазияла сразу же – и преобширнейшая. Они называют себя посланцами правительства Румынии – и при этом «мы не имеем права вмешиваться в историю»… Если бы Влад располагал этой самой повозкой времени – ох, уж он вмешался бы! И какой, спрашивается, правитель, будь он князь, король или император, поступил бы по-другому? Нипочём не стал бы трястись над нерушимостью границ, имея возможность изменить их в пользу своего народа.
Но допустим, основания трястись есть. Скажем, могущественный