Тря дня без Христа. Андрей Юрьевич Иванов
получилось? Убийца выпущен тобой на свободу и, наверняка, еще натворит дел, местный пророк казнен по прихоти местного священника с твоего согласия, настроение любимой супруги испорчено, если уж ее маленькую просьбу влиятельнейший супруг не пожелал исполнить. Кому сегодня ты сделал добро, префект? Кем запомнит тебя история по итогам одного сегодняшнего дня? Плохим юристом или плохим правителем, не справившимся с бестолковой толпой аборигенов?
Пилат слушал внимательно. Прокула пристально посмотрела ему в глаза. Она была красавицей. Она была вдвое моложе его. Он обожал ее и временами боялся – другой такой женщины он не встречал никогда. Если вдруг она решит его разлюбить, он бы сразу почувствовал это и не позволил бы ей жить, а, может, сам покончил бы с собой. Она знала это, но при этом абсолютно не боялась его. Странная женщина.
Пилат: Да, день вышел паршивый. Что-то я давно не припомню такого неудачного дня. Но ты уверена, что история вообще узнает об этом дне?
Прокула: История очень коварна, дорогой. Она стирает из памяти великие триумфы людей, чтобы оставить после них один неудачный день. Может быть, история будет помнить тебя как талантливого полководца, римского всадника, может, вспомнят твои великолепные судебные процессы здесь, в Иудее и те мудрейшие решения, которые ты принимал, будучи префектом. Может, тебя переведут, наконец, в Рим, и твоя карьера там навсегда вычеркнет из памяти наше пребывание в этой душной пустыне. Может быть, завтра будет мятеж, и бунтари убьют нас всех. Убьют так жестоко, что этим мы и войдем в историю. Что скажешь?
Пилат: Ты права, каждый день может быть последним. По крайней мере, здесь. Хотелось бы верить. И хотелось бы, чтобы последний день не был таким нелепым, как сегодня.
Он улыбнулся жене.
Пилат: Пускай историки после придумывают мне эпитеты и решают, в какой роли я был хуже. История – это всего лишь точка зрения.
Прокула: Тогда будем надеяться, что историки будут любить тебя так же сильно, как я…
Голгофа.
Истерзанное тело Иисуса из Назарета сняли с креста. Крест вытащили из ямы. Центурион все еще был на Голгофе в стороне от всех на почтительном расстоянии, чтобы не мешать горю людей. Магдалина целовала Его лицо, пытаясь осторожно вытащить щипцами терновые шипы, глубоко впившиеся в голову. Иоанн отмывал руки Христа от крови, Иосиф Аримофейский старался отмыть ноги, а Мария-мать не могла даже прикоснуться к Его телу. Она стояла на коленях возле сына и громко рыдала. Никодим стеснялся подойти. Он собрал в привезенное ведерко все гвозди, вытащил из воза несколько сосудов и поднес их к телу. Мария Клеопова разрывала на куски новую материю для омывания, потому что тряпки быстро пропитывались кровью. Она раздавала всем новые куски. Иосиф в это время встал, она заняла его место и начала оттирать ноги покойного. Иосиф посмотрел на Никодима, на привезенные сосуды с миртом и благовониями для погребения – два нагруженных воза. Иосиф подошел к Никодиму.
Иосиф (тихо, обращаясь только к Никодиму):