Индийский ноктюрн. Антонио Табукки
подменили, он перестал быть хорошим.
– А торговал-то он чем?
– Не знаю, – повторила она, – он мне ничего не рассказывал, молчал целыми днями, потом внезапно становился беспокойным и срывался по пустякам.
– Когда он приехал сюда?
– В прошлом году, – сказала она, – переехал с Гоа, с ними он вел торговлю, а потом заболел.
– С кем с ними?
– С ними, из Гоа, точнее не знаю. – Она присела на диванчик возле кровати, слезы прекратились, она казалась спокойней. – Давайте выпьем, – предложила она, – в этом шкафчике есть напитки, пятьдесят рупий каждый.
Я подошел к шкафчику и взял бутылочку с оранжевым содержимым, мандариновым ликером.
– Но кто эти люди из Гоа, – снова спросил я настойчиво, – не помните ни одного имени, любое, хоть какое-нибудь?
Она помотала головой и снова расплакалась.
– Они были из Гоа, это все, что я знаю. Он был болен, – повторила она.
Призадумалась и тяжело вздохнула.
– Порой казалось, ему стало все безразлично. Включая меня. Единственное, что его еще как-то приободряло, были письма из Мадраса, но на следующий день он снова становился безразличен.
– Что за письма?
– Письма из Мадраса, – повторила она с наивностью, словно этой информации было вполне достаточно.
– Но от кого? – продолжал я настойчиво. – Кто ему писал?
– Этого я не знаю, – сказала она, – из какого-то общества. Я не читала ни одного, он не показывал.
– Но он на них отвечал? – снова спросил я.
Вимала задумалась.
– Да, отвечал, думаю, что да, писал по многу часов.
– Умоляю вас, – сказал я, – напрягитесь, вспомните, что это было за общество?
– Понятия не имею, – ответила она, – думаю, какое-то научное, но точно не знаю, мистер. – Она опять замолчала, а потом говорит: – Он по натуре был добрый, хотел всем добра, но таким, как он, натурам выпадает злосчастная судьба.
Она сидела, сцепив руки, у нее были длинные, красивые пальцы. Потом взглянула на меня с каким-то облегчением, словно ей что-то вспомнилось.
– Theosophical Society, – сказала она и впервые за все время улыбнулась.
– Послушайте, – сказал я ей, – расскажите мне все по порядку, все, что помните, все, что можете рассказать.
Я принес ей еще бутылочку. Она выпила и стала говорить. Рассказ был длинный, многословный, с деталями и подробностями. Она мне рассказала все про их историю, про улицы Бомбея, про поездки на праздники в форт «Бассейн» и на остров Слонихи; о том, как они проводили время после полудня, лежа на траве в парке «Виктория-гарден», о том, как плавали на пляже Чаупатти под первыми муссонными дождями. Я узнал, что Ксавье научился смеяться, и о том, что вызывало в нем смех; как ему нравились закаты над Оманским заливом, когда на заходе солнца они гуляли по берегу вдвоем. Эту историю она обильно сдобрила интимными подробностями. Ведь это была история любви.
– Ксавье много писал, знаете? – рассказывала она. – Но в один прекрасный день сжег все написанное. Прямо здесь, в этой