Астравгард. Георгий Викторович Протопопов
ийся с мерным, накатывающимся шумом вечернего прибоя. Когда сидишь вот так у костра, все радостно; чувствуешь себя так умиротворенно, даже в голове как-то тепло становится, и все думаешь про себя: как хорошо, что она вот здесь, рядом, и ездит тебе по ушам… а когда она неожиданно резко меняет интонацию в порыве воодушевления собственной речью, я, конечно, просыпаюсь и, конечно, улыбаюсь ей и киваю.
– И это дивное, дивное, дивное чудо, – напевает Охра, – Неужели это не подлинная, истинная, вечная радость жизни? Ты сливаешься с этим небом, полным алмазного сверкания звезд… ах, звезды! И смотришь, и видишь свое отражение в каждой из этих четырех или пяти лун, вечных спутниц, ночных светил… И этот наш безымянный и безвестный островок, где мы обрели кратковременную, но тихую гавань на нашем непростом жизненном пути… Немножко непонятно я выражаюсь?
– Гм… да нет…
– Да или нет?
– А-а-гм… – вот славен я просто такими мудрыми ответами!
Но все равно, здорово вот так сидеть. И даже Женераль мне мил в такие минуты, несмотря на весь его милитаризм. А вообще, если честно, я его побаиваюсь. Посмотрите: вот он идет, вон там, в траве – китель, погоны, фуражка, позументы. Прет как танк. Там, где я родился, не известны ни танки, ни такие диковинные персонажи, как этот бравый вояка, а из всех чудес- только крылатые печальные волки, но Женераль меня просветил, что танки на самом деле не существуют, и откуда явился подобный образ доподлинно неизвестно, наверное, он все придумал, но, так или иначе, теперь танк у меня прочно ассоциируется с самим Женералем.
Чтобы вы тоже были в курсе, танк – это такая штука, которая ревет, ревет и прет, прет – пофиг на все преграды. Таков и Женераль. А еще танк этак как-то разворачивается на месте – вр-р-ммм! – всем корпусом. Женераль тоже это постоянно демонстрирует. Вот сейчас он развернется всем корпусом в нашу сторону, регалии звякнут. А-ать- два! Нет, смотрите- не таков ли танк, который я не видел? Скоро он приблизится, и есть у него такая привычка- подойти вплотную, еще податься головой, плечами, торсом вперед и уставиться тебе в глаза. А смотрит он вот так… чувствуете прожигающую дугу электросварки? Сразу хочется вытянуться по стойке «смирно». Искусству которой и научил меня Женераль одним своим взглядом.
А вообще-то он добрый, сердечный. Так он сам о себе говорит, и попробуй-ка ему не поверить. А суров с виду, потому как – Женераль. И кстати, это даже не подлинное его имя, но Статус Кошмарен звучит и вовсе запредельно для простой человеческой психики.
Охра поворачивается, делает ручкой «приветик», а тот вышагивает вдоль берега- прет, прет на нас или на костер, как на маяк в ночи.
Вот он подошел, встал. Возвышаясь. Гул мотора на холостых оборотах.
– Привет, – говорит Охра. – Как прогулка, променад, вечерний моцион?
– Здравствуйте, – несмело здороваюсь я, глядя снизу-вверх и привставая. А сам думаю: кой черт?! Я его видел всего-то минут пятнадцать назад.
Женераль медленно, со скрипом перекатывает глаза – на Охру, на меня, на Охру, – откашливается и швыряет руку под козырек:
– Здравия желаю! Докладываю: обстановка спокойная, неприятель не обнаружен.
Охра деликатно зевает, а потом говорит:
– Чудесно, чудесно. Эй! Расслабься.
– Есть! Разрешите идти?
– Идите. Что? Куда? Да очнись же уже! – и шепотом мне:
– Нормальный человек, нет? – и опять мне, но уже другим голосом – цитирует какую-то старую, неизвестную мне шутку:
– Это простая галлюцинация, простая галлюцинация.
И Охра весело смеется, а Женераль, словно и вправду очнувшись, произносит басовито, но уже без этого своего рева:
– Да… я сяду тут…
– Садитесь, – говорю я, отодвигаясь, хотя места вокруг полно.
Женераль обрушивается на землю, что-то бормочет несколько секунд, а потом бодро вопрошает:
– Жрать осталось?
А глазищи его уже и сами видят, что да, осталось, а ручищи уже тянутся, а рот жадно распахивается. Несколько минут мы с Охрой сидим и молчим, слушая его чавканье и урчание, и настолько он, видно, смачно вкушает, обрызгивая все вокруг жиром, что Охра не выдерживает и тоже отщипывает себе кусочек. У меня же аппетита совсем нет – при виде трапезничающего Женераля ему просто неоткуда появиться.
Охра аккуратно, с какой-то своей особенной деликатностью обрабатывает жареное крылышко острыми жемчужными зубками, расправляясь с ним при этом поразительно быстро, после чего отводит руку, смотрит на нее, неожиданным и молниеносным, чисто кошачьим движением слизывает жир с кончиков пальцев, вздыхает и в упор смотрит на тучнеющего Женераля, все еще пребывающего в фазе мрачного насыщения необъятной утробы. Охра спрашивает:
– Женераль, а Женераль, вояка ты наш? Вот скажи мне, легендарный, прожженный в боях суровый пес войны, было у тебя в детстве какое-нибудь прозвище?
Женераль хрюкает; изо рта его торчит кусок мяса, жареный, но даже в таком виде конвульсивно содрогающийся от ужаса перед уготованной участью.
– Да