Колдун. Ольга Григорьева
вовремя подтолкнули, и стрела пропела над самым ухом Егоши.
– Расквитаемся еще! Выродок! – дергаясь в крепких руках родичей, отчаянно заорал Первак.
А их становилось все больше. Пришел грозный отец Оноха – Житобуд, возле него пристроилась седая, истертая заботами женщина с отупевшими от горя глазами – мать убитого – и две высокие ладные девки – сестры. Два других брата – Хомуня и Дрозд – стояли чуть в сторонке, прожигали Егошу ненавидящими взглядами.
– Погодите. – Житобуд шагнул в круг и, склонившись над телом Оноха, легко выдернул из раны нож. – Неладно такие дела сгоряча судить. Разобраться надобно. Коли Егоша моего младшенького ненароком зашиб и к печищу его нес, спасти желая, то нет на нем вины. А коли было все не так, я, правду вскрыв, сам его казню, на муки вечные к Кровнику отправлю!
Костяная рукоять будто прилипла к крепким пальцам Житобуда, выпрашивая новой жертвы, лезвие нетерпеливо подрагивало. Егоше стало страшно. До этого мига он твердо верил в справедливость родичей, но теперь вдруг углядел в трясущихся пальцах Житобуда непримиримую, совсем не схожую с его разумными речами ненависть и похолодел от обиды и страха.
Первака отпустили. Оправив рубаху) он зло покосился на отца, но не кинулся к Егоше – остался на месте, крепко сцепив побелевшие пальцы.
– Ты, Егоша, – глядя в землю и небрежно покачивая в руке нож, продолжал Житобуд, – покуда в медуше моей посидишь, подумаешь, что лучше – правду сказывать иль лгать да изворачиваться А к утру решим, что с тобой делать.
Не дожидаясь приказа, братья Оноха быстро подскочили к Егоше, закрутили ему за спину руки, толкнули к печищу:
– Добром ступай!
Раньше Егоша никогда не был пленником. Даже в детстве, в мальчишечьих играх… На миг ему показалось, что чужая жестокая сила затопила его со всех сторон. Захотелось завыть отчаянно, выдраться из цепких пальцев, ринуться опрометью в тихий вечереющий лес…
– Отец! – выкликнул жалобно, метнулся глазами к понурившейся невысокой фигуре отца. Тот печально качнул головой, будто отказываясь от чего-то очень дорогого, и отвернулся. И мать отвернулась. Только Настена продолжала смотреть по-детски большими и чистыми глазами.
Земля качнулась, поплыла под ногами Егоши, оставляя его в зловещей душной пустоте. Он не чуял, как доплелся до высокого дома Житобуда, лишь иногда вспоминал, что, кажется, едва отвели его от тела, как истошно заголосила мать Оноха:
– Деточка моя, кровинка! Почто покинул меня, почто соколом ясным в дали высокие вознесся?!
Вторя ее горестным крикам, запричитали, завопили, срываясь на волчий вой остальные бабы. Этот вой и теперь звенел у него в ушах – пронзительный, отчаянный… А ведь уж немало времени прошло.
Егоша подтянулся повыше, прильнул глазом к узкой щели. Мала щелочка оказалась – ничего не разглядел. Ох, кабы все это ему просто примерещилось и Онох по-прежнему бродил бы, где-то по печищу, ухмылялся щербатым ртом, приставал к румяным девкам, похвалялся сноровкой