Под опекой. Амели Кордонье
Где-то к восьмой неделе. Слишком много всего навалилось: печали утоляй, спокойствия не теряй, да еще находи в себе энергию, чтобы устроить школу на столе в гостиной, чередуя уроки с видеоконференциями. А еще уборка, готовка, все эти завтраки, обеды, ужины и перекусы, все эти меню с утра до вечера, да еще вдобавок страх сокращения и частичная безработица, которая обязывает работать столько же в половину времени. Я говорю всю правду и, кажется, отыгрываю очки, может быть, даже уважение мадам Трагик. Она меня понимает, сочувствует мне. И я тоже делаю шаг ей навстречу. Я признаю полезность номера 119, радуюсь существованию всех этих телефонов неотложной помощи, я и сама, на свой лад, принимаю близко к сердцу борьбу с насилием над женщинами. Я разошлась. Переступила черту, сама того не сознавая. Я добавляю, что в нашем случае эти анонимные обвинения не заслуживают доверия… Об этом, видите ли, мадам Кордонье, предоставьте судить нам, сухо обрывает меня социальная помощница. Да, я зашла за красную линию, произнесла лишнюю фразу. Эта фраза кладет конец терпению мадам Трагик, срывает флер внешней доброжелательности, открывает дверь раздражению. Теперь она действует без белых перчаток. Ее тон выдает равнодушие и холодность, каких нельзя было в ней заподозрить еще несколько секунд назад, жесткость, не терпящую, чтобы ей перечили. Именно для того, чтобы оценить ситуацию в вашей семье, мы назначили эту встречу, на которую вы должны явиться. Я склоняюсь, пока не поздно. Конечно, мадам. Я еще нахожу в себе мужество спросить, как будет проходить эта встреча. Мы примем вас всех вместе, а потом выслушаем отдельно. Сначала вас и вашего мужа, затем детей. Все ясно? Я ничего не отвечаю. Ни да, ни нет. Выдерживаю паузу. Я представила, как мы вчетвером сидим в ее кабинете, скрестив пальцы, стиснув локти, нервничаем, но держимся, мы же вместе. Так же четко представила, как мы с Александром стоим стеной перед ними двумя. Но внезапно все стирается. Я не представляю себе, как встаю и выхожу из кабинета, чтобы эти женщины подвергли допросу моих детей. Я просто неспособна. Эта мысль мне невыносима. Я отказываюсь отдать им моих малышей на съедение, оставить их наедине с каверзными вопросами, с представляю какими гнусными инсинуациями. Много ли потянут их наивность, их невинность перед всесилием этих дам, обученных судить? Да они их просто растопчут. Я вовремя закрываю пасть, львиную пасть, готовую ее растерзать, и открываю, только чтобы выдохнуть Да, все ясно, воняющее страхом. Я заверяю, что мы будем в следующий понедельник, и только тут соображаю, что Лу и Габриэль в 11 часов в школе… Я боюсь задеть мою собеседницу, и без того уже недовольную, но школа требует оправдательных документов за любое отсутствие, а я плохо себе представляю, как скажу директрисе о вызове в центр социальной помощи… Боязливым голоском, дрожащим от стыда, я говорю, что мне бы не хотелось, чтобы дети пропускали занятия. О, разумеется! Это к моей чести. Моей поруганной чести матери-ехидны. Мадам Трагик смягчается. Она посмотрит, что можно сделать. Она готова на компромиссы,