То было давно…. Константин Коровин
и что же, Павел, в чем же дело? Где же тут любовь?
– Как где любовь? Глупо. Это и есть любовь. Класс! – И он вынул цепочку, а на ней жетон, крошечная золотая бутылка. – Вот она, – сказал он. – Это ее марка, Помери. Понимаешь, шампанское. Понял? Класс женщина!
– Понял, – отвечаю я Павлу. – В бутылке, значит.
– Довольно пошлостей, – сердится отставной полковник и, налив себе наливки, поднимает стакан кверху и говорит в пространство: – За женщин, которые хоть раз любили нас, и это надо понять. Да-с…
– Самая любовь, когда сирень распускается, – сказал вдруг Коля. – Тут, брат, не удержишься.
– Что ты это про сирень говоришь, – перебил его приятель Вася. – Я в Нескучном саду два дня дожидался одну актрису, в сирени сидел. Смотрю, а в сирени там, недалеко, другой сидит и на меня поглядывает. А она приехала, идет по дорожке, смотрит – двое сидят, повернулась и – ау, уехала. Я подошел к нему и говорю: «Что, выкусил? Чего сидел, дожидался?..»
– Это, брат, весной с ними бывает, – утешил Коля. – Двум назначила. Думала, какой, может, и не приедет.
– Ну чего ты говоришь! Я у него всё узнал. Верно, она назначила ему. Так он, идиот, дни перепутал, а еще астроном был.
– Ну-ка, скажи, Коля, когда сирень распустилась? Как это было?
– Я скажу, – говорит Коля, – была весна. Иду это я у Невы, и у меня в руках букет сирени. Публика гуляет. Нева поднялась высоко. Все смотрят, и я вижу – блондиночка, красота. С ней я и заговорил, и букет сирени поднес ей. Она нюхает и говорит: «Приходите ко мне вечером завтра на именины». Она именинница. Ну я и пришел. Живет на Песках, квартира небольшая. Там какие-то гости: машинист с поезда, телеграфисты и еще разные. Закуска. Так просто, уютно. Только выпили порядочно. Стали расходиться, мне именинница и говорит: «Оставайтесь». И, провожая меня, в коридоре в шкаф спрятала. Я сижу в шкафу и слышу, как постепенно гости уходят. Долго сидел. Только она отворяет дверки и ко мне в шкаф. Я едва дышу. Шкаф такой неудобный, тесный, ноги трясутся, я едва жив, голова кружится, боюсь, как бы шкаф не упал. Только она уходит и говорит: «Если дядя не придет через час, то опять приду к вам». Вот так штука, думаю. В шкафу сижу. Она мне туда сирени букет бросила и заперла ключом. Сижу я час, другой. Вдруг слышу, кто-то пришел, ругается, а голос у него грубый, видно, что неприятный такой человек. Ругался, говорит: «Жалко, что гостей твоих не застал, а то бы, – говорит, – ножки им повывернул». Понимаете, какая скотина. Я сижу в шкафу и думаю: «Черт-те что, искалечат». Только как стихло, слышу, открывает она шкаф и говорит мне: «Уходите скорей». Я выскочил из шкафа, шепчу ей на ухо: «А пальто?» А она мне: «Бегите так, все равно, а то убьет».
– Ну и что же? – спросили мы.
– Так я без пальто, в жилетке, и поехал к отцу – я тогда с отцом был в Петербурге.
– Ну и сирень, – протянул Вася. – Хороша сирень… Это, брат, просто хипесница[6].
– Ну, нет, извините, – протестовал Коля, – совсем нет. Порядочная женщина. Я ее опять встретил на Неве и спросил, что же это такое. А у ней это дядя-алкоголик, который приходил, механик ночной.
Хипесница