Сахалин. Каторга. Влас Дорошевич
только и делает, что приговаривает людей к смерти или к плетям.
– Вот этот, – кричит он, указывая на служителя и вытаскивая изодранную «сумасшедшую рубаху», – связать меня хотел! Повесить его в двадцать четыре часа! А этому смерть отменяется – 60 тысяч плетей без помощи врача! Живо!
На другой кровати, скорчившись, спит единственное существо, которое не приговаривает ни к смерти, ни к плетям: старый «свирепый» солдат, зовут его Чушка.
Слепой, слабоумный старик.
– Чушка, вставай! – кричит солдат и выщипывает у Чушки несколько волосков из бровей.
Чушка взвизгивает, просыпается и открывает свои ничего не видящие глаза.
– Чушка, жрать хочешь?
Но Чушка не отвечает.
Услыхав голос доктора, он что-то соображает.
– Доктор, а доктор!
– Что тебе?
– Сделай мне новые глаза.
– Хорошо, сделаю!
– Сделаешь? Ну, ладно.
И Чушка снова засыпает сном слабоумного старика.
– Не хочешь жрать, Чушка? Это он при надзирателе не хочет! Повесить его сию минуту! Становь виселицу! Палача! Плетей! – вопит старый солдат.
Женская и детская больница в посту Александровском
Перейдем в женское отделение.
Тут несколько чище.
– Все-таки женщины! – объясняет акушерка.
Родильницы лежат с двумя идиотками, которые улыбаясь говорят о женихах. Обычный женский бред на Сахалине.
К доктору подходит душевнобольная, молоденькая бабенка Ненила, прифранченная, нарядно одетая.
– Доктор, скоро меня выпишешь-то?
– Тебе зачем?
– Боюсь, как бы надзиратель-то другую не взял.
– А ты что прифрантилась?
– Да к нему идти собралась!
Ненила смеется.
– Никакого у нее надзирателя нет. Бред! – потихоньку объясняет мне доктор. – Ты вот лучше, Ненилушка, расскажи барину, за что сюда попала? Ему хочется знать.
Заведующий медицинской частью Л.В. Поддубский и доктора P.A. Погаевский и Н.С. Лобас
Лицо Ненилы сразу становится грустным.
– Впутали меня, ох, впутали! Все он впутал, изверг, чтоб вместе шла! Впутал, а потом где он, ищи его! И должна я одна быть…
Ненила начинает плакать.
– Да ты не плачь. Расскажи, как было!
– Как было-то, обнакновенно было! Купец-то, сидел, вот так-то. Пьяный купец-то. Борода-то на столе! – Ненила смеется. – Я-то около купца, все ему подливаю: «Пей, мол, такой-сякой, немазанный!» А он-то, он сзади подкрадается… Подкрался к купцу – пьяный, препьяный купец! Я его за руки поймала, держу. А он его за бороду хвать – назад оттянул – да как по горлу как чирк! Ай! – Ненила вскрикивает. Быть может, в эту-то страшную минуту и потеряла равновесие ее психика. – Кровь-то в стенку, в меня полилась, полилась… Корчился купец-то жалостно так… Жалостно… – Ненила начинает хныкать, утирать рукавом слезы – и вдруг разражается смехом: – Чего ж я реву-то, дура? Вот дура, так дура! И самой смешно. Реву девоньки,