Невидимый человек. Ральф Эллисон
так я сам тебя завалю. Не нравится мне его мурло.
Примерно то же самое внушали каждому. Потом нам завязали глаза. Но я и тут молча репетировал подготовленную речь. Каждое слово у меня в уме представало ярким, как пламя. Когда мне завязывали глаза, я насупил брови, чтобы повязка впоследствии немного ослабла.
Но теперь меня обуял слепой ужас. Темнота была мне непривычна. Я словно угодил в чулан, кишевший ядовитыми змеями. Кругом галдели пьяные голоса, требуя начинать схватку века.
– Хватит тянуть резину!
– Пустите меня к этому дюжему нигеру!
В общем гаме я пытался различить голос школьного инспектора – думал, если услышу хоть какие-нибудь знакомые нотки, будет не так страшно.
Кто-то завопил:
– Пустите меня к этим черным сучатам!
– Нет, Джексон, нет! – гаркнул другой голос. – Эй, кто-нибудь, помогите удержать Джека.
– Хочу добраться до этого желтушного нигера. Руки-ноги ему повыдергать! – орал первый.
Я стоял у канатов и дрожал. В ту пору был я, как они выражались, желтушным, и этот тип, судя по его рыку, готовился сожрать меня, как желтый имбирный кекс.
В зале шла какая-то возня. Там грохотали сбитые стулья, кто-то кряхтел, будто от нечеловеческой натуги. Мне хотелось видеть – нестерпимо, как никогда. Но тугая повязка толстым струпом приросла к коже, и, когда я попытался сдвинуть ее руками в перчатках, чей-то голос рявкнул:
– Эй ты, черномазый! Не сметь!
– Дайте гонг, не то Джексон этого вонючку раньше времени прибьет! – прогремел мужской голос во внезапно наступившей тишине.
Я услышал, как ударил гонг и как зашаркали, приближаясь к нам, штиблеты.
Чья-то перчатка стукнула меня по голове. Я развернулся и наугад со всей дури врезал тому, кто оказался рядом; удар отозвался во всей руке, до самого плеча. А потом мне показалось, будто все девять парней набросились на меня стаей. Удары сыпались со всех сторон, я отбивался как мог. Доставалось мне так, что я подумал: не у меня ли одного на ринге завязаны глаза и не отказался ли этот Джексон от своего плана прикончить меня в одиночку?
С завязанными глазами невозможно было рассчитывать свои движения. Я потерял всякое достоинство. Спотыкался, будто карапуз или пьянчуга. Дым сгущался; при каждом ударе он обжигал и стягивал мне легкие. Слюна превратилась в горячий, горький клей. Чужая перчатка угодила мне в лицо, рот наполнился теплой кровью. Кровь выплескивалась наружу. Я уже не понимал, от чего взмокло мое тело – от пота или от крови. В затылок тоже прилетел мощный удар. Не устояв на ногах, я грохнулся головой о ринг. Вселенскую черноту под повязкой пронзили голубые молнии. Я лежал плашмя, изображая нокаут, но кто-то рывком вздернул меня на ноги: «Давай-давай, черный! Ишь, закосить решил!» Руки мои налились свинцом, голова пухла от ударов. Кое-как я заковылял в сторону и вцепился в канаты, чтобы