Прозрачная тень. Сергей Бусахин
не умеют или специально не хотят. Какие-то страшные рожи малюют и выдают это за откровения свыше: мол, всё это с небес на них нисходит, и силы неземные их рукой водят; народу только кич подавай, а гениев он никогда не понимал. Не хочу быть гением, хочу быть простым художником и писать картины, понятные людям…»
Вчера он начал новую картину и работал над ней до глубокой ночи. Никакая сила не могла бы сдержать этого мощного порыва творчества. Какой восторг души испытывал он, когда возникало это ни с чем не сравнимое чувство, когда перестаёт существовать всё вокруг – только замысел и холст, который он наполнит содержанием и цветом, создаст то, что до него не существовало. Тайна живописи манила, завораживала, увлекая в фантастический мир иллюзий и открытий. Когда он начинал писать картину, то, глядя со стороны, могло показаться, что делает он это неохотно: движения скованные и неуверенные. Он то подходил к мольберту, то отступал прочь, а то и вовсе садился и замирал, уставившись в одну точку, куря одну сигарету за другой. Так могло продолжаться довольно долго. Но наступала долгожданная минута: он сосредотачивался, глаза загорались творческим огнём, выражение лица становилось отстранённым, и уже ничего не сдерживало его. Работал он самоуглублённо, без отдыха, не чувствуя усталости. Слышалось только его прерывистое дыхание, шарканье кисти по холсту, да видавший виды мольберт поскрипывал, сотрясаясь под неудержимым натиском вдохновлённого художника… Незаметно подступал вечер. Светов, словно сомнамбула, машинально включал свет и продолжал творить, иногда отступая на несколько шагов назад, прищуривал глаза, пытаясь таким образом увидеть общую гармонию картины, чтобы затем, бросившись к ней, несколькими уверенными мазками исправить неточности в цвете или в форме или соскоблить мастихином краску, а то вместо кисти и мастихина начинал орудовать пальцами руки… Писал он, как некоторым могло показаться со стороны, весьма странно и производил впечатление не вполне нормального человека. Никогда вначале не наносил на холст рисунок задуманной композиции, а начинал писать картину красками сразу, используя сначала широкую кисть, заполняя весь холст широкими цветными плоскостями, то есть создавал, так называемый у художников, подмалёвок. Затем брал кисть потоньше и начинал лепить форму густыми мазками. Он считал, что, создавая образ на холсте, нельзя вписывать его в рисунок, – это ограничивает творческий процесс; предварительный рисунок, как наручники, сковывает живописца и часто приводит образ к застылости и ничем не оправданной сухости, в то время как свободный и трепетный мазок оживляет картину, создавая иллюзию движения и живой природы, кроме того, выражает всё существо живописца, его чувства и настроение. Отдаваясь целиком живописи и часто работая без отдыха, весь день, он мог очень быстро написать картину и в следующий сеанс сделать только некоторые поправки. Поэтому, когда у него появлялось вдохновение, одна картина следовала за другой. Однажды один из его знакомых художников, видя, как он создаёт